За годы накопил немало – три рубля, да еще пять с полтиной, вырученные за Аксинькину дочь.
Трешкой распорядился с умом. Первым делом взял грамотку – кривые строки на ветхой бумаге – и пошел к одному хитрому дьяку. Тот за полтину выправил: «Гулящему человеку Митрию Басурману (прозвание решил оставить) разрешено жить в славном городе Верхотурье по оному велению».
Купил в торговых рядах теплую одежу, мешок ржи, кувшин масла, соли, всякой мелочи, коей следует обзавестись порядочному человеку. В суме оставались соболя, добытые где-то паскудным Третьяком. А пять с полтиной не тратил, зашил в кафтан – лучше сберечь.
За кремлем, в долине меж взгорьем и рекой, коптила кузнечная слобода. Как услышал о такой, сразу и решил – только здесь ему и жить. Первый же утлый домишко, землянка у самого края слободы, показался ему подходящим.
На хриплый крик вышел хозяин – старик, лет на десять постарше Басурмана. Он с ехидной улыбкой оглядел гостя – косматая борода, тяжелый мешок в руке – и позвал внутрь. Так и договорились: за двадцать копеек в месяц старик поселит его у печи, будет кормить хлебом и варевом.
– А старуха твоя где?
– С чертями пляшет, – ухмыльнулся старик. Басурману стало ясно: с избой не ошибся.
А с делом, к коему он привык, оказалось куда сложнее. Кому нужен однорукий? Это в Обдорске его холили да лелеяли, а здесь, в большом шумном городе, что наполнялся и наполнялся людьми – обозы переселенцев видал уже не раз и не два, – его отправляли куда подальше.
Кузнечная слобода растянулась на добрую сотню саженей[13] – каждая изба отстояла от другой, чтобы огонь не перекинулся и не пожрал все.
Первый же кузнец, дюжий детина, поглядел неласково и сказал: «Проваливай». То же он слышал и от других. «Молотом бить не сможешь. Меха раздувать… Калека, да какой в тебе прок? Шел бы ты отсюда», – миролюбиво сказал ему тощий, но жилистый парнишка и вытер пот со лба.
Басурман вдыхал привычный запах дыма и жженой крицы всей грудью. Разболелась увечная нога, словно напомнив о прошлом, так он долго обходил дворы. Солнце уже клонилось к закату, когда он подошел к последней кузне. Над ней не вился черный дым, не было и запаха. Басурман топтался, раздумывая, а стоит ли идти. «Здесь мне делать нечего», – пробормотал он и признал свою неудачу.
– Погодь. Ты кто? Не из наших, местных? – Женский голос заставил его поморщиться.
– Не из ваших, – не оборачиваясь, ответил, сам не зная зачем.
– Кузнец?
– Кузнец. Гляди какой. – Басурман повернулся к бабе, задрал рукав кафтана и показал ей культю.
– Вот несчастье, – протянула та без жалости, просто сказала – и все. Баба была в годах: темные глаза, морщины, волосы, укрытые платком, невысокого роста, с мясом или нет – под одежами не углядеть. – Ты погодь. Дело у меня к тебе.
Басурман, вместо того чтоб послать куда подальше, кивнул и зашел во двор.
Бабе он и вправду оказался нужен. Сын ее, что недавно обзавелся кузней, сызмальства работал, накопил деньги – упал да расшиб голову. Сначала думали, полежит денек да одыбает. А он все маялся.
Кузня простаивала. Окрест стали говорить, что хворого надобно отсюда выгонять, а кузню передавать умелому человеку. Всяк знал, что казне надобны гвозди, скобы для судового дела, служилым – панцири да копья, люду – плуги, косы, подковы… еще сотни сотен малых и больших вещей, которые выправляются испокон веку кузнецами.
– Пока сынок на ноги не встанет, займись кузницей нашей. Малец-помощник есть, да сам не совладает… Вот… Богом прошу, – повторяла баба и глядела так, как на Григория уж много лет никто не глядел.
