А за ужином сестрица объявила: ее Алексей в четверг приедет. Батя оладушек выронил и локтем по коленке вдарил: «Йес!» Мама засуетилась, запричитала на тему, как дорогого гостя встретить. Понятно, кандидат в зятья. Хоть и городской, но не из бестолковых. До любого труда горячий, по механизмам спец крутейший, и вообще парень рукастый. Минут пятнадцать поковыряется, и у него самый убитый прибор лучше нового работает.
– Вари, мать, пиво, – сказал отец, потянувшись за следующим оладушком. – В субботу баньку истопим… – и глаза у бати сощурились, как у нашего кота Мироеда, когда мы сепаратор включаем.
– Алексей не один собирался приехать, – сказала Олька.
Батя снова оладушек уронил, а мама на краешек скамьи присела.
– Вау! – сказал я. – Это типа смотрины будут?
– Ну да, – заявила Олька. – Свадьба, мы с Алексеем договорились, в феврале.
Отец с шумом поднялся из-за стола:
– Тогда, мать, больше пива вари! А я в Семушино поехал, прикупить кой-чего!
Короче, утром я только про велик и Олькину свадьбу думал – и пока ножками по грунтовке до полустанка грязь месил, и когда в электричке ехал, и когда последние полкилометра от Вахрушинского вокзала до школы асфальт топтал. И в школе та же история. На физике так завис, что лишь после замечания Ольги Федоровны в тему урока въехал.
Время тянулось словно резиновое. Едва дождался, когда занятия закончатся, и на вокзал бегом. И как назло, когда я уже в электричке к Рехино подъезжал, начался ливень, будто не середина октября на дворе, а конец июня.
Картина маслом: деревенский придурок на вихляющем в раскисшей колее велике, мокрый и грязью изгвазданный по самое не могу.
Правда, ехал я грустно, но не одиноко: рядом, брезгливо отряхивая с лап комья глины, семенил Кабысдош.
Я его еще через окошко в тамбуре заметил: сидит флегматичная зверюга под навесом торгового ларька, уши обвисли, сам печальный такой… Артист, блин. Величиной с теленка, зубищами может шину от уазика прокусить, а если неожиданно из кустов выскочит, реально заикой можно стать. И при этом способен, зараза, такую невинность щенячью изобразить, что даже детишки малые к нему без опаски тянутся, пузо кулаками метелят, верхом на нем катаются, уши бантиком завязывают, а он терпит, ухмыляется…
Велосипед, который я выкатил из будки обходчика, Кабысдошу не понравился:
– Гав… но!
– Сам ты!.. Ты вот на своих четверых побежишь, а я ехать буду!
– Ха! – Кабысдош задрал заднюю лапу над передним колесом… и отошел, не подписавшись. Приколист.
И ведь прав оказался, скептик блохастый! Четыре с небольшим километра пилил я больше часа. Промок насквозь, со счету сбился, сколько раз падал. Пришлось даже с раскисшей грунтовки от Межниковской пашни свернуть на лесную тропу в сторону Костенников. Порядком дальше, но ехать легче, успевай только от еловых веток уворачиваться.
У Чавкиного болота я притормозил и Кабысдошу крикнул:
– Подругу свою помнишь?
Кабысдош присел, голову между передних лап опустил, вздохнул…
Десятилеткой меня однажды взяли сестры за малиной. Сунули в руки двухлитровый бидончик, вывели на полянку с несколькими чахлыми кустиками: «Здесь собирай, и отсюда ни шагу!»
Малина на кустах закончилась быстро, и я незаметно забурился в чащу. Нашел овражек, где созревшими в тени крупными ягодами бидончик с горкой набил меньше чем за час, сам от души наелся и, наконец, сообразил – сестренок-то рядом нету, и не слыхать. Заорал «Ау!» во все горло, услышал Танькин голос издалека слева, рванулся на него, выскочил на полянку и увидел собаку, похожую на овчарку.
