Лицо старой женщины светлело, когда она вспоминала, как радовались они детьми, когда в их маленькую деревянную избушку всего несколько раз в год приезжал со службы отец, не забывая привозить им гостинцы. Как поражены они были непривычной роскошью, переехав жить в подаренные царём родителю хоромы в Москве.
Воспользовавшись паузой в воспоминаниях, спросил:
– Кем служил ваш любезный батюшка?
Анна Григорьевна запнулась и, пристально глядя на меня, ответила:
– В ближних подручниках государя Иоанна Васильевича в чине думного дворянина ходил. Из рода Скуратовых-Бельских мы.
Имя и фамилия их достойного предка мне ничего не говорили, но вида я подавать не стал:
– Господь вознаградил его за труды честные. Несомненно, душа его в райских кущах пребывает!
Княгиня, не отводя от моего лица пронзительного взгляда, ответствовала «аминь» и, крестясь, удалилась.
Следующим днём, перед вечерней службой, в поместье прискакал конюший боярин Годунов.
На ужине мне довелось услышать переданные им жене последние новости: царь Фёдор Иоаннович осыпал его милостями, даровал древнее и очень почётное звание «царский слуга», это помимо земельных и денежных пожалований. Пересказывая церемонию пышного обеда, на котором раздавались награды воеводам, Годунов, взглянув на меня, сказал:
– Истинно ты предвзыграл, княжич, пред выездом на поганого Кази-Кирея, по обещанному всё сталось. Кто ж в уста тебе вложил речи те, ангелы небесные аль искуситель рода человеческого? – И тут же добавил: – Думу поутру думать будем, сей час радостный пир у нас!
Однако меня с начинавшейся торжественной пьянки увели, видимо, рассудив, что такое увеселительное мероприятие отроку не по годам.
Новый день начался с сюрприза – к годуновскому поместью прибыли ходившие на татар бойцы угличской свиты. На литургию я пришёл в приподнятом настроении, мой военный отряд уже лишь чуть меньше чем вдвое уступал в количестве воинам боярина и явно мог оказать сопротивление при нашем аресте. На удивление, Годунов медлить не стал и пристал с разговором сразу, не дожидаясь окончания церковной службы, протопоп косился на него, но к порядку не призывал. Крестясь на образа, я повторил свою старую версию, что кое-что о грядущем мне сообщает прямо Богородица, являясь во сне. От уточняющих вопросов отмахнулся, сообщив, что образ Богоматери слишком светел, чтобы его описывать, а речи громоподобны, и человеческими словами не передать. Поэтому могу пересказать только оставшиеся поутру убеждения, явно внушённые мне высшими силами.
Борис Фёдорович сомневался и пытался подловить на несуразицах, но моё сообщение о том, что быть ему правителем государства Российского, заставило его остолбенеть. Подав знак священнослужителю, он заставил его сократить церемонию и по окончании молебна заторопился из храма, таща меня за собой. Провожаемые удивлёнными взглядами, мы буквально стрелой пролетели через двор и поднялись в приёмную палату боярина. Первым же делом, притворив дверь, Годунов поинтересовался, когда это произойдёт, на что я ответил вполне в цыганском стиле, что, мол, вскоре, но точно ещё неизвестно. Хотел узнать он и о здоровье своих жены и детей, на что пришлось отговориться незнанием. Далее разговор перешёл в практическое русло, а именно в отношении меня и моей родни к порядку престолонаследия. Тут мне пришлось проявить себя настоящим Павликом Морозовым, открестившись от мечты родни о троне, и поведать, что лично я наперекор высказанной Божьей воле точно не пойду. Борис начал прикидывать, кого из Нагих можно упросить помиловать у царя и боярской думы, но моя просьба наперёд освободить от наказания посадских Углича в очередной раз ввела его в ступор.
