– Да, поди, Кази-Кирею, коли целым с рати придёт, дары слать надобно в Царьград, дабы шею свою от удавки сберечь, – подумав, ответил Афанасий.
– Что, сместить его могут за неудачу?
– Дык у нихто престол не от отцы к сыну, а по старшему родству, да кто биям мил, поди, до царского-то звания охотников-то немало.
– С новым ханом как будет?
– Ежели замятня случится, будет русским украйнам облегчение малое, а как новый царь на улус сядет, то сызнова ратится учнёт. У татар перекопских какой новый государь объявится, то сразу первым делом соседей воюет. Кто в походах ленив, тому той державой владеть немочно.
Похоже, власть в Крыму меняется по принципу «Акела промахнулся». Миролюбивому правителю там к власти не прийти, но стоило уточнить детали.
– Если Кази-Гирей в ханах останется, двинет снова на Русь аль нет?
– Сам-то уж нет, вдругорядь неуспех будет, то второй оплошки ему не спустят, калгу али царевичей пошлёт. Царь крымский двинет туда, куда сподручней да где супротивники нерасторопны – на литовские, а то волынские украйны.
– Зачем же ему часть войска отделять, на Москву отсылать?
– Чтоб поминки побогаче с государства нашего Московского слали, кажный царь крымский как на престол сядет, за присыл тот воюет, дабы по старине, по ордынскому выходу получать. У КазыКирея того уж почитай второй год посол наш сидит, рядится.
– Точно ли ты знаешь, Афанасий сын Петров?
– Да сходи, сам у татаровей поспрошай на Крымском двору, али ещё где у полоняников, – обиделся на недоверие ветеран.
– Что же татары делают на том двору-то?
– Вестимо чего, окупу аль обмену ждут, в немирное время там завсегда государев полон держат.
– Ещё где полон есть?
– Царёв-то за приставами, а что ратники поймали, то на Ивановской сыскать можно, у Холопьего приказа.
– Пойдём, глянем?
– Разве порушенья чести не будет твоего у торжища-то колобродить?
Пришлось по этому поводу вступить в переговоры с Жданом, на поход по центральной площади он согласился, но с непременным моим верховым выездом с изрядным конвойным сопровождением.
Ивановская площадь, несмотря на послеобеденное время, была полна народу. У здания Холопьева приказа пожилой стрелец яростно торговался с подьячим о размере вознаграждения за составление записи, рядом стоял, пытаясь выглядеть каменным памятником, невысокий черноволосый паренёк в цветастых куртке и шароварах.
– Здрав будь, служивый, – поздоровался ушлый рязанец. – Самолично сего молодца пленил?
– И тебе здравия, – ответил краснокафтанный воин. – Как звать-величать вас, чьи людишки будете?
После последующего взаимного представления Афанасий переспросил о пленном, где, мол, добыт.
– У вяземского сына боярского, жильца московского, сторговал. Тот их целый выводок во языках поял [61]. На службу его отправляют на свейскую войну, а до поместья неблизко, вот и раздаёт их за малый окуп, с паршивой овцы хоть шерсти клок.
– Зачем тебе холопто полонный, неужели поместьем владеешь?
– Нет, в лавке сидеть некому, сыновей Бог не дал, жена стара, а две дочки на выданье, опасливо их на торгу оставлять. Шорным товаром пробавляемся, люди-то разные приходют. Татарчонок по-нашему мал-мала разумеет, счёт хитрый ведает, да в товаре должон понимание иметь.
Пограничник перекинулся с пленным несколькими фразами на татарском.
– Ишь ты, не из крымцев, из черкес купля твоя, а можа, он православной веры? А ты его с торга аки барана тащишь?
