ЛЕВ. Это болезнь. Не желаю этого слышать.
СОНЯ. Куда ты собрался?
ЛЕВ. Хочу объехать наши поля.
СОНЯ. Собираешься встретиться с ней, так?
ЛЕВ. Что за глупость.
СОНЯ. Это не глупость. Там ты с ней встречался. Тебе нравилось совокуплять с ней в стоге сена. И не пытайся отрицать. Могу процитировать твои дневники слово в слово.
ЛЕВ. Но теперь я женат. На тебе.
СОНЯ. В твоем дневнике написано, что ты ощущал себя женатым на ней, но ты ее предал и женился на мне. И что удержит тебя от измены мне? Ты пойдешь в поле, и вы будете валяться с ней в сене, как две свиньи. Что ж, иди. Ей это нравится. Мне – нет. Когда ты делаешь это со мной, мне противно. Я нахожу это отвратительным. И я знаю, что при этом ты думаешь о ней.
ЛЕВ. Ни о ком я не думаю.
СОНЯ. Уйди от меня. Не прикасайся ко мне. Ты ужасен.
(Садится за письменный стол, рыдает, положив голову на руки. ЛЕВ смотрит на нее, колеблется, потом поворачивается и уходит).
ГРАФИНЯ. И я была права. Ты хочешь ее. Даже теперь ты хочешь ее.
ТОЛСТОЙ. Соня, она теперь старая женщина.
ГРАФИНЯ. У тебя в голове – нет. В твоих историях она по-прежнему соблазнительная крестьянская девушка с загорелыми ногами. Ты даже не меняешь ей имя. Думаешь, я – дура? Думаешь, я не вижу, что ты до сих пор хочешь ее? (Вытирает глаза и начинает что-то переписывать).
ТОЛСТОЙ. Ты на двадцать лет моложе и по-прежнему красивая. Ей восемьдесят, и у нее нет зубов.
ГРАФИНЯ. Она – женщина в твоем разуме, а я нет.
ТОЛСТОЙ. Нет, ты – женщина, которая всегда кричит на меня. И наступит день, когда я выйду в поле и приставлю револьвер к виску.
ГРАФИНЯ. Подожди. Я принесу патроны.
ТОЛСТОЙ. Да, ты хочешь моей смерти. Тогда я буду полностью принадлежать тебе. Ты такая эгоистка.
ГРАФИНЯ. Это я эгоистка? А кто провел тысячи часов, переписывая «Войну и мир», расшифровывая твои ужасные каракули?
ТОЛСТОЙ. Никто не заставлял тебя это делать.
ГРАФИНЯ. Никто, кроме меня, не способен разобрать твой почерк. Ты пишешь, как курица лапой. Из года в год каждый вечер я переписывала написанное тобой. Чуть не ослепла. Спина согнулась навеки. И едва закончив главу, мне приходилось браться за нее снова, потому что ты правил и правил текст, тысячи и тысячи страниц. И что я за это получила? Ты – великий писатель, гений. Я – всего лишь твоя безумная жена.
ЛЕВ (приносит толстую пачку исписанных и во многих местах перечеркнутых листов). Вот еще одна глава.
СОНЯ. Главы о людях пролетают молнией, а вот исторические и философские отрывки…
ЛЕВ. Что не так с философскими отрывками?
СОНЯ. Читать их все равно, что наблюдать за свертывающейся кровью.
ЛЕВ. Ты думаешь, мой роман скучный?
СОНЯ. Твой роман прекрасный. Я смеюсь и трепещу, когда переписываю его, но это люди, за которых боюсь, надеюсь, что все у них будет хорошо, которых люблю. Когда ты начинаешь проповедовать по части истории, мне приходится щипать себя, чтобы не уснуть. Тебе следует в большей степени сосредоточиться на людях и уделять меньше внимания истории. Люди имеют значение.
ЛЕВ. История имеет значение.
СОНЯ. Люди и есть история. Именно так она пишется. Нас волнует история, потому что волнуют люди. Когда твоя книга втягивает меня в жизни конкретных людей, я абсолютно зачарована, забываю обо всем на свете. Но в ту самую минуту, когда ты вновь начинаешь проповедовать или выдвигать глобальные теории, ты перестаешь быть человеком. Я люблю того мужчину, которые создает столь яркие, живые образы и относится к ним с таким состраданием. Остальное – большой костяной шар абстракций. Этого не любит никто. (
