– Хочешь, не хочешь, а вы с Боджей пойдете и купите лекарство. Inugo – слышал?
Икенна пришел в ярость; опустил взгляд и, подумав, покачал головой:
– Ладно, я так я, но пойду один.
Он встал и подошел к матери, готовый забрать у нее деньги, но мать сжала купюру в кулаке. Потрясенный, Икенна попятился.
– Ты что, не дашь денег, чтобы я уже пошел? – спросил он.
– Погоди. Сначала ответь на вопрос: что тебе сделал брат? Мне правда нужно знать. Очень.
– Ничего! – вскричал Икенна. – Ничего, мама, со мной все хорошо. Просто дай деньги, и я пойду.
– Я не о тебе спрашиваю, а о том, как ты с братом обращаешься. Взгляни, что у Боджи с губой. – Она указала на лицо Боджи, хотя губа у него почти зажила. – Посмотри, что ты с ним сделал. Разве можно так с родным братом?!
– Давай уже деньги, и я пойду! – взревел Икенна, выпрастывая руку.
Однако мать невозмутимо заговорила одновременно с ним, словно соревнуясь. Два потока слов смешались, переплелись:
– Nwanne gi ye mu n hulu ego nwa anra ih nhulu ka mu ga ba – родным братом – дай сюда – который сосал – деньги – ту же грудь – и я уже – что и ты – пойду!
– Давай сюда, и я пойду! – кричал, еще сильнее повышая голос, Икенна. Реплики матери, которые, казалось, цеплялись за его слова, приводили его во все большее бешенство. Мать же отвечала, тихо поцыкивая и размеренно качая головой.
– Просто дай деньги, я хочу пойти один, – немного спокойнее произнес Икенна. – Прошу тебя, пожалуйста, просто дай мне деньги.
– Да поразит твои уста гром, Икенна! Chinekem eh! Боже мой! С каких пор ты мне перечишь, а, Икенна?
– Что я еще не так сделал? – прокричал Икенна и бешено затопал ногами в знак протеста. – В чем дело? Чего ты ко мне придираешься? Что я тебе сделал, женщина? Почему ты не оставишь меня в покое?
«Женщина». Всех нас – как и мать – такое обращение к ней потрясло.
– Икенна, ты ли это? – подавленно спросила мать, тыча в него указательным пальцем. – Ты ли это – селезень, что хлопает крыльями, точно петух? Ты ли это? – Но не успела она договорить, как Икенна развернулся и направился к двери. Увидев, как он открывает ее, мать щелкнула пальцами и крикнула ему вслед: – Вот погоди, позвонит твой отец – и я расскажу ему, во что ты превратился. Даже не сомневайся, пусть только он приедет.
Икенна зашипел и – демонстрируя невиданные доселе в нашем доме непослушание и наглость – вылетел из дому, хлопнув дверью. И, словно завершая сцену, снаружи раздался бешеный рев клаксона. Когда он наконец умолк, в ушах у меня еще звенело эхо, усиливая впечатление от вызывающего поступка Икенны. Мать опустилась в одно из кресел. Потрясение и гнев крепче стиснули ей сердце, она что-то обреченно бормотала себе под нос, сжав на груди руки.
– Он отрастил рога. Икенна себе рога отрастил.
Ее отчаяние потрясло меня. Казалось, некая любимая часть ее тела, которой она всегда спокойно касалась, вдруг ощетинилась иглами, и мать, пытаясь дотронуться до нее, ранилась о них до крови.
– Мама, – позвал Обембе.
– А, Nnam – мой отец, – ответила мать.
– Дай деньги мне, – сказал Обембе. – Я сгоняю за лекарством, а Бен может пойти со мной. Я не боюсь.
Взглянув на него, мать кивнула. Лицо ее озарилось улыбкой.
– Спасибо, Обе. Но уже темно, так что с тобой пойдет Боджа. Будьте осторожны.
– Я тоже пойду, – вызвался я, собираясь уже идти за уличной одеждой.
– Нет, Бен, – возразила мать. – Останься со мной. Двоих хватит.
