Король в крайнем возбуждении кое-как поднялся на ноги.
– Ланселот! – воскликнул он. – Господи, да это же мальчик Ланселот! Ты сын Короля из Бенвика. Я тебя помню, мы виделись, когда Король приезжал сюда, чтобы биться под Бедегрейном. Как ты меня спешил! Отроду такого не видел! Где ты этому выучился? Потрясающе! Ты не к моему двору направляешься? А как Король Бан? Как твоя очаровательная матушка? Нет, правда, милый ты мой, ты просто великолепно это проделал!
Ланселот поднял взгляд на запыхавшегося Короля, протянул обе руки, чтобы помочь ему встать, и горе его и ревность исчезли.
Они взобрались на коней и рысцой поскакали к замку, забыв про дядюшку Скока. Им столько нужно было сказать друг другу, что по дороге оба говорили не умолкая. Ланселот пересказывал выдуманные послания от Короля Бана и Королевы Элейны, а Артур рассказывал про Гавейна, убившего некую даму. Он говорил о Короле Пеллиноре, столь расхрабрившемся после женитьбы, что он ненароком убил в поединке Короля Лота Оркнейского, и о Круглом Столе, с коим дела шли хорошо – настолько, насколько этого можно было ожидать, только очень медленно, – и о том, что теперь, с появлением Ланселота, все наладится, они и глазом моргнуть не успеют.
* * *
Его произвели в рыцари в первый же день, – уже два года как он мог стать рыцарем в любую минуту, но отказывался, не желая, чтобы его посвящал кто-либо, кроме Артура, – и в тот же день Артур представил его Гвиневере. Существует свидетельство, согласно которому Гвиневера была светловолоса, но это свидетельство неверно. Волосы ее были черны, так черны, что это несколько даже пугало, а в выражении синих глаз, глубоких и ясных, обозначалось бесстрашие, от которого тоже становилось не по себе. Странно изломанное лицо юноши удивило ее, но не вызвало страха.
– Ну вот, – сказал Король, соединяя их руки. – Это Ланселот, тот самый, о котором я тебе рассказывал. Ему предстоит стать лучшим моим рыцарем. Меня еще никто так с коня не сбрасывал! Будь с ним поласковей, Гвен. Его отец – один из самых старых моих друзей.
Ланселот холодно поцеловал ее руку.
Он не увидел в ней ничего особенного, поскольку сознание его заполняли картины, им же самим и написанные. Для образа подлинной Гвиневеры места в нем не оставалось. Он думал о ней лишь как о человеке, который его ограбил, а поскольку все грабители злоумышленны, вероломны и бессовестны, он и ее считал таковой.
– Как поживаете? – осведомилась Королева.
Артур сказал:
– Нам придется пересказать ему все, что случилось со времени его отъезда из Англии. Хватит надолго! С чего начнем?
– Начните со Стола, – попросил Ланселот.
– О господи! – Издав смешок, Королева поворотила к новому рыцарю улыбающееся лицо. – Артур только о нем все время и думает, – сказала она. – Ему этот Стол даже ночами снится. Да если он проговорит с вами целую неделю, и тогда всего не расскажет.
– Дело идет, и идет неплохо, – сказал Король. – Вообще говоря, невозможно и ожидать, чтобы такое дело шло без сучка без задоринки. Идея живет, и ее понемногу начинают усваивать, а это уже немало. Я уверен, она заработает.
– А про Оркнейскую партию ты не забыл?
– Дай срок, образумятся и они.
– Это вы о Гавейне? – заинтересовался Ланселот. – Что, собственно, неладно с Оркнейцами?
Король, казалось, смутился.
– По-настоящему-то неладно не с ними, – сказал он, – а с их матерью, Моргаузой. Она растила их без любви и защиты, поэтому человека сердечного они попросту не воспринимают. Они подозрительны, всего боятся, и мне никак не удается внушить им наши идеи. Их здесь у нас трое – Гавейн, Гахерис и Агравейн. Во всем этом нет их вины.
