Наконец, все забились в какой-то подвал. Откуда-то вдруг в нем загорелась электрическая лампочка. При ее свете Федя разглядел, что у многих солдат окровавлены уши, и в страхе схватился за свои собственные. Все было сухо.
Десантники рассыпались по подвалу. Другие стали в углу и принялись говорить о чем-то. Федя был поблизости, но в смысл их слов вникнуть не мог. Наконец, кучка в углу распалась. Кто-то вышел из ее центра и подошел к Феде.
Федя узнал Барышева.
Барышев был чумаз и грязен. Видно было, что он собрал своими боками всю грязь, какую нашел на пути сюда. На лице капитана к тому же засохла кровь, хотя ран не было видно.
Но грязный и потрепанный, Барышев показался Феде куда дружелюбнее и счастливее, чем он был до Грозного. Глаза капитана возбужденно сияли. Брови хмурились не зло и не брезгливо, а сосредоточено. Всегдашнее его кислое выражение свалилось с лица, как маска.
– Живой? – наклонился к Феде капитан. – А других с твоей партии не приметил?
И странное дело, Федя сейчас же отчетливо это вспомнил. С капитановой машины соскочил Макс Васнецов. Но он был около капитана, и тот должен был сам про него знать. А на машине за Федей ехал Саша Басарев. И он убежал вместе с десантниками, которые укрылись на противоположной стороне улицы.
Федя рассказал все это капитану. Тот посерьезнел.
– Молодец, – хлопнул он Федю по плечу и выпрямился, собираясь отойти.
Но капитан задержался и, обернувшись к Феде, кивнул ему на двух десантников:
– При них держись.
Федя подошел, ему дали кучу автоматных рожков и велели их заряжать. И Федя успокоился настолько, что стал гадать, откуда эти рожки взялись здесь в таком количестве.
Текли часы. Все было спокойно. Стрельба глухо доносилась издалека. Десантники лежали и сидели, уходили из подвала и возвращались. Раз только они взревели и кинулись друг к другу обниматься. Один вояка сгреб в охапку Федю, который от него и узнал, что наступил Новый год. Потом все опять успокоились. Барышев появлялся и опять куда-то убегал. На Федю он больше внимания не обращал, но Федя следил за ним и видел, что оживление капитана постепенно уступает место его всегдашнему недовольству.
Вдруг раздался взрыв где-то вверху, прямо над головой Феди. Все здание пошатнулось, и он испугался, что сейчас обрушится потолок. Люди вокруг него повскакивали на ноги и кинулись вон.
Федя выскочил вслед за всеми, схватив в охапку доверенные ему автоматы. Он думал, что снаружи глухая ночь, и очень удивился, застав утренние сумерки.
Грозный горел. Он еще сильнее побледнел под полосами летящего огня. Совсем убогими, стертыми и ненужными стали его улицы, стелились они низко и молчали приниженно. Грохот летел в Грозный со всех сторон. Валился с воздуха. Был фонтанами из каждой щели, куда только мог просочиться человек с оружием. Кувыркался эхом в еще спокойных кварталах. Словно чудовищные щупальца, оторвавшиеся от туловища, отдельные удары не замирали. Они врастались в серое тело города и начинали самостоятельную жизнь. Трещал огонь. Мусор затягивал асфальт, словно гигантская протоплазма, и шуршал словно бы сам по себе, даже когда его никто не трогал. А там, где смолкали выстрелы и крики, в тишине нудно змеился скрип разрушенной электропроводки. Именно эти звуки, да толпы двуногих фигур, да редкое пламя были реальностью. Дома же, прозрачные деревья, брошенный и разбитый транспорт – то, что было реальностью прежде – все было стерлось, все было бледно, словно сон смертельно уставшего человека.
