Отправить их назад? А где это «назад»?
Куда, на каком транспорте и с кем они бы уехали, в который раз спрашивал себя капитан. Может, их прежняя часть тоже переформирована уже так, что родная мама не узнает. А главное, когда он этим должен был заняться? Ему не дали даже времени раздобыть на всех промедол, и пришлось всеми правдами и неправдами запасаться уже в дороге.
«И почему этот чертов подпол их со мной отпустил? Почему с этой чертовой Чечней столько проблем? Почему у нас все всегда идет через задницу?»
Своих новых подчиненных Барышев по одному рассадил на бэтээры. Если не дай Бог что, на каждого из этих сопляков придется по нескольку ребят более-менее, тьфу, тьфу, не сглазить. Пока его группа вынуждена была бездельничать при штабе, капитан попытался провести экспресс-обучение для своих новобранцев. Теперь он вспоминал, какие из них бойцы, и ему самому хотелось их перестрелять.
Вот они и ехали наводить конституционный порядок в Грозном.
Федя попал на машину, которая ехала сразу за капитанской. Если бы не холод от брони, на которой он сидел, Федя ощущал бы полное умиротворение.
Вся чехарда с призывом, переброской на Кавказ, прибытием в Моздок и передачей Барышеву ошеломила его. События валились с такой скоростью, что напоминали ему невероятное и не очень ясное сновидение. Барышевские тренировки стали для него жестоким пробуждением. Он пережил эту непосильную для него встряску только благодаря твердой вере, что этот кошмар не может долго длиться. И точно: скоро его оставили в покое, а потом опять куда-то повезли.
Сейчас, сидя на броне, Федя наконец-то видел вокруг себя нормальный город с улицами. Пусть какой-то неуютный и безлюдный, но это был город, где живут люди, а не мерзлые поля и бараки. Федя вспомнил, что сегодня Новый год. Этот Новый год Феде предстояло встретить настолько необычно, что он невольно ждал, как в детстве, чудес и сюрпризов. Забывался чужой, нахмурившийся город. Десантники вокруг него, еще неделю назад такие чужие и страшные, теперь тоже казались праздничными. Видно, и у них в душе наступал Новый год. Ехали все тихо, погрузившись в свои мысли – а может, в мечты.
Грозный оказался совсем неинтересным, каким-то стертым и однообразным. Сменялись кварталы, но они были так похожи один на другой, что мерещилось, будто время стало и колонну кружит на месте. И какие здесь плоские и унылые улицы! Вот дорогу обступили многоэтажки. Вот справа вскипел островок голых деревьев. Вновь поворот, и дома опять повсюду. А город все равно глядит пустой, длинной, блеклой равниной.
Приближался вечер.
– Гляди… – перекликались десантники.
– Да, убогое местечко.
– Дыра… а название-то какое? Грозный, матерь честная.
– Разговорчики, – окрикнули из сумерек начальнически.
Солдаты примолкли на мгновение. Заговорили вновь почти сразу же, но слух успел выхватить какую-то небывалую пустоту вокруг. Не было слышно людей – ни прохожих, ни своих с бэтээров.
– Однако стремно здесь. Где народ? От нас разбежался.
– Да, жутковато. Люди ушли, город остался.
– Ушли – нам же лучше, никого разгонять не придется.
– Ага, может, они сбежали про нас настучать. Идут, мол, встречайте.
– Кому настучать-то?
И солдаты притихли вновь.
Грозный молчал. В его молчании не ощущалось беды, но отчего-то оно грызло сердце. Молчание это не было ни сном, ни угрозой, ни затаившейся опасностью. Это было молчание того, кто уже… да, кому уже нет места среди живых. Так, должно быть, молчат призраки. Так молчат покойники, загримированные под живых. Эти дома, в которых могли двигаться люди, эти улицы, на которых могли звенеть трамваи, молчали с упорством смертника.
