– Глухо пока. Надо ноги растереть и уши.
– Ставь горсть и растирай, – отозвался Митя. – Любаня, потри ему уши.
Все трое принялись молча тереть.
– Без толку, – спустя полминуты констатировал Волдырь, – может, леща ему?
Волдырь нацелился было на хорошую пощечину, но Люба удержала его, наклонилась, сложила пальцы кольцом и резко щелкнула мужчину по носу. Веки у того задрожали и чуть приоткрылись. Люба отпрянула назад.
– Тихо! – беззвучно крикнул Митя и поднял указательный палец.
Все трое напряглись до звона в ушах.
В тишине прошло несколько секунд, потом серые губы мужчины разлепились, будто треснули, и спасатели услышали сиплый шепот:
– Слава… Слава…
Глаза его снова закрылись, а губы слиплись.
– Доставай стаканы, дядя Вова! Ожил твой утопленник! – громко заявил Митя. – Слава, видишь ли… Надо и Славе налить. Быстрее очухается. Любаня, накрой его тулупом, вон, на печке лежит.
Люба за полу сдернула с печи тулуп. Волдырь достал из темного угла, из старого буфета с непрозрачными стеклами, пару граненых стаканов и звякнул-поставил на стол:
– Было бы чего налить, а из чего выпить, найдется. Люба, рюмку тебе достать?
Люба отмахнулась, прислушиваясь и разглядывая с фонариком рисунки на груди и плечах бородача.
– Давай болящему спиртику пля́снем, а сами вот. – И Волдырь поставил на стол Манюнину бутылку. – Чего медицинский препарат переводить зазря…
Митя пожал плечами и разлил самогон по стаканам.
– Ну, Славик, или как тебя, выздоравливай! – сказал он весело. – Нам тут лишние упокойники ни к чему. Люб, приподними ему голову, пусть лекарство примет.
Волдырь тоже выпил, выдохнул шумно, занюхал рукавом и вставил свое обычное в таких случаях присловье:
– Крепка советская власть! Что там за сюжеты, Любаша?
– Иди сам глянь, дядя Вова. Надо его подсадить чуток, голову закинуть и зубы разжать, чтоб внутрь затекло.
Так и поступили. Митя приподнял бородатого за плечи, Волдырь нажал ему на подбородок, удерживая голову откинутой, а Люба залила в образовавшуюся между губами трещину полстакана спирта.
– Утек вроде бы, – сказала она, и пациента уложили обратно.
– Да-а! – протянул Волдырь. – Тут картинная галерея прямо. Баталии, патреты, цельный натюрморт.
– Оживает, кажись, – перебил его Митя, щупая пульс на шее якудзы-динамовца. – Только больно уж быстро он оттаял да помягчел, а? Чудеса…
– Чудеса, да и только. Я подходил – он трупом лежал, а теперь уже теплый весь. Будто батарейку новую вставили. Казус какой-то… Феномен, одним словом. Налей-ка, Митенька, еще маленько.
Митя налил. Люба поставила на стол блюдце с салом и села на лавку у стены. Мужики выпили, Митя крякнул, Волдырь похвалил его:
– Всяк выпьет, да не всяк крякнет.
– Ладно, дя Вова, пойдем мы. Вроде оживает мужичок. Завтра загляну. И ты заходи, держи в курсе. Интересно же, что за крендель…
– До завтра, дядя Вова, – попрощалась Люба, и они ушли, освещая дорогу фонариком.
– Сало оставили, – пробормотал Волдырь.
Наступила тишина. Он встал, наклонился над лежащим человеком, разглядывая татуировки, и вдруг увидел, как у того из-под вздрагивающих век быстро текут слезы. Из глаз попадают в уши и вязнут в жесткой, как медная проволока, бороде.
– Эка! Еще не легче. Милай, слышишь меня? – напрягся от неожиданности Волдырь.
Человек всхлипнул и плавно открыл глаза. Слезы блестели в них и продолжали течь. Лицо вытянулось, словно от удивления.
– Слышу… – просипел он.
