«Может еще и поэтому все получилось достаточно успешно, – появилась мысль. – Не будь он пьяным, то сопротивление было бы куда как более жестким, а результат слияния не столь хорошим… и соотношение личностей в лучшем случае было бы пятьдесят на пятьдесят».
И снова Рюрик подумал о своем противнике. А как у него прошел процесс слияния? Был ли выбранный нациком реципиент в этот момент под мухой или трезв как стеклышко? Произошло ли собственно слияние как у него, или же он вышиб душу реципиента? Или же они там теперь делят одно тело вдвоем?
«Может у нацика и не получилось ничего? – помечтал Рюрик. – Хотя рассчитывать на это не стоит, будем исходить из худшего варианта».
– Но надеюсь, что он все-таки обделался… или на худой конец, припадки его видели…
Выпитая вода стала теснить ранее употребленные и переработанные жидкости, так что пришлось встать и воспользоваться поганым ведром стоящим в углу и накрытый крышкой, до которого князь, держась за стену еле доковылял на подрагивающих и подламывающихся ногах и неизвестно, что сказывалось больше, все еще недостаточный духовный контроль тела или же опьянение.
Машинально отметил, что пол устлан медвежьими шкурами.
– Уф… – выдохнул он, когда, сделав дело, вновь с облегчением развалившись на ложе застеленное так же медвежьей шкурой но при этом имевшее покрывало из льна.
После чего поспешно укрылся шерстяным одеялом только сейчас обнаружив, что в спальне размером со среднестатистический зал пятиэтажной хрущевки, довольно свежо, если не сказать холодно.
Оно и понятно, зима на дворе, февраль восемьсот шестьдесят четвертого года.
2
Вслед за зрением и тактильными ощущениями подзагрузилось очередное чувство тела – обоняние и Рюрик недовольно поморщился от привычно-непривычных при этом не самых приятных ароматов, того же запаха шкур, пыльного запаха трав в тюфяке, дымка от лампы, масла, дегтя, запах тела – кислого пота, еще чего-то…
«Ничего, привыкну, оригинал ведь не обращал внимание на эти мелочи, вот и я перестану, – подумал он. – Хотя помыться, как следует, в баньке, все же не мешало бы».
Рюрик вспомнил, что лежит сейчас на втором этаже в спальне усадьбы самого Гостомысла, умершего в конце восемьсот шестидесятого года, сразу после возвращения из Хедебю, где выдал за Рюрика свою дочь и собственно пригласил на княжение в северную Русь.
Вот только Ефанда отчего-то все никак не могла забеременеть несмотря на все старания мужа.
«И еще долго не забеременеет, – припомнил Рюрик, – вплоть до семьдесят восьмого года, года родится Игорь… То есть наследника от нее ждать еще четырнадцать лет. А может и рожала регулярно эти годы, да дети умирали во младенчестве? Вполне может быть… собственно обычное дело в эти времена и от подобных несчастий не застрахованы даже богатые и властьимущие».
Чтобы отвлечься от запахов Рюрик решил провести ревизию памяти, а то все было как-то мутно, одно наслаивалось на другое, требовалось ее словно бы пролистнуть, как ранее прочитанную книгу, для освежения некоторых ключевых моментов и сортировки фрагментов памяти Рюрика и Рериха.
Детские годы, что Рюрика, что Рериха едва прощупывались. Причем детские воспоминания полковника пострадали гораздо сильнее, почти ничего не помнил о школьных годах, ни как звали первую учительницу, одноклассников, даже номер школы выпал, а вместо лиц размытые пятна…
Про детство Рюрика тоже сказать ничего особенного было нельзя, разве что жесткие тренировки владения оружием остались в памяти особенно отчетливо. Отец князя и его ближники хирдманы учили биться юнца всем чем только можно: топорами, мечами, копьями, со щитом и без. Даже лук осваивал, хотя данный вид оружия у викингов почему-то популярностью и уважением не пользовался.
