Я с любопытством посмотрела на Гудрун, но ничего на это не сказала.
– Почему их всех высылают?
– Беженцев много, обычные истории уже никого не трогают за сердце. Все хотят война, политика, преследования ИГИЛ, оторванная взрывом конечность, а остальных не жалеют…
– Европейцы пресытились чужими страданиями?
– Да, да, именно. Как кино. Мелодрамы и трагедии всем уже надоели, зрители просят что-нибудь из другого жанра.
– Меня тоже вышлют? – испугалась я.
– Нет, тебя не должны. Главное, запомни всё, что говорить на дорожном интервью.
Чтобы хоть чем-то заполнить ожидание, Гудрун учила меня шведским словам первой необходимости. Asyl, асюль, – политическое убежище, fristad, фристад, – убежище, asylrått, асюльротт, – право на убежище. После сдачи в «миграхунку», как звали это место русские, полагалась комната в транзитном общежитии, бесплатное питание, удостоверяющая личность пластиковая карта, банковская карта для пособия. Пособие оказалось совсем не таким, как я представляла. В день платили всего 71 крону, столько стоило пиво в стокгольмском баре. Или три буханки хлеба. Или две поездки на метро. Через несколько недель из трансферного общежития отправляли на более-менее постоянное место жительства, если так можно говорить об убежище. В Стокгольме таких мест уже не осталось, и кому везло, отправлялись в Карлстад – четыре часа от Стокгольма на автобусе, а кому нет – в Керуну, за полярный круг. Но это касалось только тех, кому негде было жить. Я могла оставаться в Стокгольме, пока хватало денег.
– На первом интервью ты должна объяснять следователю, зачем ты искать политическое убежище здесь, как сюда попала, обращалась ещё куда-то за убежищем, была ли у тебя шенгенская виза, должна подтвердить свой идентитет. Интервью есть важное, ты должна запомнить, что говорила. Знай, главная задача миграхунсверкет – поймать тебя на ошибке или неправде и выгнать из Швеции.
– Я заучила всё наизусть, я не ошибусь.
– И не общайся с другими беженцами. Они стучат друг на друга. Приезжают к следователям, рассказывать, кто назвал ненастоящее имя, кто похвастался кражей в магазине, кто лгал о том, как добрался сюда. Миграхунсверкет всё это записывает и высылает потом из страны. Причём всех, и стукачей, и тех, кого они предать. О, твой номер, – пихнула меня Гудрун в плечо.
Мы подошли. В окошке сидела измождённая женщина, лет сорока пяти, которая смотрела сквозь меня.
– Я говорю только по-английски, – сказала я ей, когда женщина обратилась ко мне по-шведски. – Но со мной переводчица, – кивнула я на Гудрун.
– Имя?
– Я политический активист из России, – затараторила я, – я бежала от преследований правительства, меня пытали…
– Имя? – повторила женщина.
Я представилась, и она начала печатать.
– Из какой вы страны?
– Я же сказала, из России.
– Как вы попали в Швецию?
– Это долгая история. Ко мне домой вломились…
– Отвечайте на вопросы, – раздражённо ответила женщина.
Я повернулась к Гудрун:
– Не очень-то у вас тут вежливые люди.
– Она не шведка, – понизив голос, сказала Гудрун. – У неё сильный славянский акцент.
– Я родом из Польши. А вежливые люди – в Крыму, – ответила нам женщина, дав понять, что понимает по-русски, и мы смущённо переглянулись. – Отвечайте на вопросы.
– Через Мурманскую область, – пробормотала я.
– Каким образом?
– В багажнике автомобиля, – ответила я так, как научила меня Гудрун. – Мне закрыт выезд из страны по политическим мотивам. Подписка о невыезде. И мои документы у следователя.
