Тот помолчал и отозвался тихонько:
– Да… А вы тоже приходите и вертите… если захочется. Только не рассказывайте другим…
– Никогда в жизни, – очень серьезно пообещал Словко. – Всё между нами…
Мальчик переводил глаза с одного на другого. Может быть, ему жаль было расставаться? Или он хотел что-то спросить, но не решался?
Словко посмотрел на Кирилла, на Игоря, на Ксеню. И они поняли, с какой мыслью он посмотрел. Ксеня на пару секунд оторвалась от велосипедного колеса и первая подняла на уровень груди ладони, быстро сцепила пальцы. И тогда Игорь сделал так же, и Кирилл. И Словко… Этот жест – непонятный для посторонних (и мало заметный), означал для тех, кто в «Эспаде», многое: «Наш человек…»
«Наш человек в Гаване», – мелькнуло у Словко в памяти название какой-то книжки (которую он, вроде бы даже и не читал). – «Наш человек в Гаванском»…
Да, безусловно, он был «наш», этот пацаненок, раскрутивший тяжелое колесо по той же причине, по которой вертится Земля. И Словко знал, как теперь лучше всего поступить. Он, вроде бы случайно, шагнул в середину луча и стянул ветровку – ну, будто искал что-то во внутренних карманах. Выпрямился. И как бы увидел себя со стороны, глазами мальчишки. Полыхнула оранжевым огнем рубашка, засверкали золотые якорьки и шевроны, серебристым сиянием засветился капроновый плетеный аксельбант, заискрились латунные пуговки…
Прошло несколько секунд. И наконец хозяин колеса сделал прерывистый вдох и сбивчиво спросил:
– Вы… кто?
– Мы – парусная флотилия. Иначе говоря, отряд «Эспада», – сообщил сверкающий Словко.
Мальчик помолчал. И сказал задумчиво:
– Хорошо вам…
– Почему хорошо? – спросил Игорь.
– Потому что парусная… и вообще…
В это «вообще» он, видимо, включил многое – то, что чувствовал в незнакомых ребятах, но о чем не умел или стеснялся сказать.
И тогда Ксеня (которая продолжала работать турбиной) задала наконец главный вопрос:
– Хочешь к нам?
Мальчик отозвался сразу, уверенно и спокойно, словно перед этим долго обдумывал ответ:
– Да. Я очень хочу.
Дальше все пошло по заведенному обычаю. Один за другим назвали себя:
– Я – Игорь…
– Я – Словко. Имей в виду: не Славка, а Словко… – («Ага, я буду иметь в виду…», – понятливо отозвался мальчик).
– Я – Кирилл…
– Я – Ксеня… – сообщила от фонарика вертящая динамку девочка. – А ты кто?
И тогда он сморщился, будто тронул языком больной зуб:
– Ох… у меня такое дурацкое имя…
– Дурацких имен не бывает, – строго возразил Словко, натягивая курточку.
– Бывает. Оно такое… несовременное. Отцу пришло в голову, чтобы я назывался Прохор. В честь какого-то его друга… Сам придумал, а сам потом… – Ну, чуть ли не слезинка дрогнула в горле мальчишки.
– Да ты что? Хорошее имя, – увесисто сказал Кирилл.
– Ага, «хорошее». Только и слышишь везде… и в школе, и на улице, и в лагере… «Прошка – окрошка, гнилая поварешка»… Или еще хуже.
– Это хоть с кем бывает. Про меня вот пели: «Кирилл – деда с бабкой уморил»…
Мальчик Прохор со слабой улыбкой глянул на рослого уверенного Кирилла. Мол, про тебя скажи такое…
– Но если имя не нравится, можно придумать новое, – сказала Ксеня и сильнее крутнула динамку. – У нас это просто…
Прохор смотрел недоверчиво и… с ожиданием. Будто надеялся, что новое имя ему тут же поднесут, как на блюдечке.
– Хочешь быть Рыжиком? – вдруг спросила Ксеня.
Он заморгал. Не ожидал такого.
– Но ведь… я же… – он тронул свой искрящийся светлый ежик.
