– Ну да, волосы не рыжие, – покивала Ксеня. – Зато свитер совсем рыжий. И сапоги… А то, что прическа русая, ну так что? Так даже интереснее.
– И вообще имя Рыжик славное такое, – поддержал Словко Ксеню. Он чуть не выразился «ласковое», но побоялся смутить Прохора. – И даже книжка есть с таким названием…
– Да, я читал, – вдруг кивнул Прохор. – Про старинного мальчика…
«Надо же, еще и читатель!» – изумился про себя Словко.
– Вот видишь! Не отказывайся, – вступил в разговор Игорь.
Кажется, всем хотелось, чтобы новичка звали именно Рыжиком. Потому что и Кирилл сказал:
– Когда говорят «Рыжик», сразу видно, что это хороший человек. Соглашайся…
И Прохор заулыбался:
– Ладно, я… соглашаюсь. Пусть буду Рыжик.
А тяжелое колесо все вертелось, послушное закону инерции…
Он пошел проводить новых друзей. Хлопая сапожками, шагал с ребятами до улицы Кочегаров. После сумрачного убежища оказалось, что на улице еще не совсем темно (дни пока были длиннее ночи – до осеннего равноденствия оставалась целая неделя). По дороге Рыжику (теперь уже – «Рыжику» навсегда) объяснили, куда и к какому часу завтра, в воскресенье, придти в отряд.
– Улицу Профсоюзную знаешь? Это недалеко, за мостиком. Зеленый трехэтажный дом, номер девять. Над дверью вывеска…
На перекрестке каждый пожал Рыжику руку. (И наверно, это были первые в его жизни рукопожатия; кажется, он даже не сразу поверил, что они всерьез. Но поверил.) Когда Рыжик уходил, он часто оглядывался и один раз нерешительно помахал рукой. Все разом помахали ему в ответ.
– Свой человек в Гаванском… – проговорил Словко теперь уже вслух. У него не спросили объяснений. То ли тоже слышали про такую книжку, то ли все было ясно и так.
– Спорить могу, человек пошел не домой, а снова раскручивать колесо, – сказала Ксеня.
– Ну так что же… – откликнулся Игорь
– Все же непонятно, зачем ему этот агрегат, – заметил Кирилл. – Ясно, что очень «зачем-то», а вот знать бы…
Ксеня сказала:
– Он объяснял, когда ты ездил. «Чтобы вертелось».
– Тогда ясно… – не стал спорить покладистый Кирилл.
– Может быть, у него философия такая, – поделился догадкой Словко. – Вроде как у буддистов. Говорят, у них в храмах есть специальные вертящиеся барабаны. Покрутишь такой барабан и вроде как помолился, жить легче…
– Понятно, – опять согласился Кирилл и забеспокоился о другом: – Аида, наверно упрется рогами: как это новичок без вступительного взноса? А где он возьмет взнос? Прабабушкину пенсию, что ли?
– Скажем Корнеичу, он ее прижмет, – решил Словко. – Аиду то есть…
– Как Аида с Феликсом сумели протащить на сборе эту бредятину насчет взносов? – вдруг досадливо взвинтился Игорь. – Ни один из барабанщиков за это не голосовал, а большинство все равно…
– Охмурили ребят, – согласился Кирилл с командиром барабанщиков Нессоновым.
– Охмурять они умеют… – буркнул Словко.
– Ну, давайте ваши лапы, я поехал, – сказал Кирилл. Попрощался и укатил.
– Словко, пошли к нам, – позвала Ксеня. – У нас пирог с горбушей.
– Пирог – это хорошо. Но мне уже пиликали из дома…
Тогда с ним распрощались и близнецы. Словко смотрел им вслед. Хорошие люди. Словкины ровесники. Даже чуть постарше, хотя и поменьше ростом. Характером слегка (а может, и не слегка) похожие на Жека. Не капитаны еще и не командиры судов, потому что опыта у них не в пример меньше Словкиного, зато матросы его экипажа. И барабанщики. А он, Словко, из барабанщиков уже «брысь». Кто виноват, что вдруг сделался выше Нессоновых чуть не на голову! Сказали на сборе «пора, брат, пора». Оставили в утешение аксельбант и нашивку барабанщика-ветерана, перевели в ассистенты знаменной группы, а барабан он передал на линейке маленькому Сережке Гольденбауму. Чуть слезу не пустил тогда…
