– Глупенькая… – говорил папа ласково, – Да, когда я сюда приехал, кем была эта Анфиса? Ты знаешь? Ее звали Анфиска-Раскладушка. Она месяцами на землю не слазила: ее на зимниках из кабины в кабину шоферня перекидывала, в долг.
– Как в долг? – спрашивала мама совсем тихим голосом.
– Ну, представь… – как бы устало и нехотя объяснял папа, – Мороз минус пятьдесят, два «краза» встречаются на зимнике. У одного в кабине сидит Анфиска, а у другого денег нет. Ну, он и берет ее в долг.
– Так он ей должен был?… – спрашивала мама.
– Да, почему ей-то! – неожиданно злился папа, – Кто ей что платил? Пожрать дадут – спасибо скажи, и что на улицу не выкидывают! Потом она этого своего встретила… вцепилась в него, он ее в люди вывел…
Папин голос совсем стихал, и в квартире на несколько минут воцарялось молчание. Алешкин папа вспоминал те времена, когда только приехал в эти мерзлотные края – молодым, красивым, злым; как он открывал ногой дверь в единственный на весь поселок ресторан, и все мужчины в дымном низком зале вставали со стульев, как мальчики, приветствуя его тяжелый взгляд и массивную плечистую фигуру. Мама молчала, пораженная тем, как низко может пасть женщина – существовать месяцами в кабинах грузовиков, продаваясь за невыкидывание на мороз и не имея возможности даже подмыться. Алешка представлял, как Анфиса Васильевна, с ее седыми кудряшками старушечьей «химии», золотыми сережками и в белом халате сидит в кабине грузовика КрАЗ оранжевой полярной раскраски. Машина ревет мотором, ажурные серьги мелко дрожат в мясистых ушах пожилой заведующей, а рядом с ней крутит баранку мужественный шофер в измазанной солидолом старой теплой рубашке… Потом папа вставал и шел в спальню – лежать на кровати и читать книжку, мама принималась греметь посудой, а «Катюши» оглашали пронзительным минометным воем окрестности поцарапанного дивана.
На следующий день Алешку в детский сад повел папа – шел по темной и морозной утренней улице и курил, то поднося руку с сигаретой к лицу, то опуская вниз. Алешка по-привычке пытался взять его за руку, как маму, и обжигался о сигарету. Папа тихо ругался, перекладывал тлеющий в темноте огонек в левую ладонь, а потом, почти сразу, снова в правую, потому что курить левой рукой было неудобно. Он шел быстро. Алешка отставал, догонял его бегом, хватал за руку и обжигался.
Алешкин папа о чем-то поговорил с заведующей, не пустив сына за собой в кабинет. Вышел молчаливый и спокойный. И, оставив Алешку стоять в раздевалке, ушел.
Днем вдруг Алешка услышал папин голос за дверью группы, вскочил со стульчика, на котором сидел часа три, выглянул в коридор и увидел: папа шел между рядами хрупких детских шкафчиков – огромный, черный. От его ледяной с мороза одежды шел пар, и он двигался в белесых клубах страшным инеистым великаном. На правом плече он легко нес два заиндевелых ящика с замороженной овощной смесью. Иногда он приносил такие ящики домой, и тогда мама, почему-то радуясь, жарила эту смесь на сковородке. (Алешке казалось, что жареная овощная смесь источает рвотный запах, он ненавидел ее.)
Папа открыл ногой дверь в кабинет заведующей и гулко бухнул сразу оба ящика об пол, так что от них поднялись облачка искристого инея.
– Всё? – спросил папа.
– Всё, – ответила, выходя к нему, заведующая в белом халате, – Спасибо вам большое!
Она была очень рада этим ящикам.
