Во главе полков и батальонов, как правило, старались поставить опытных командиров, побывавших в боях под Москвой, на гимнастерках многих из них блестели новенькие ордена и медали, – эти люди, их рассказы о боях под Москвой, награды, вызывали восхищение.
Слабым местом в дивизии оставалась проводная связь. Пройдет танк – взрыв, и связи нет, связисты принимаются за восстановление, и пока ее восстанавливают, управление боем потеряно. Между тем и тяжелая артиллерия, и танки, и самолеты – основные помощники пехоты – без радиосвязи слепы и глухи. Так было вплоть до сорок третьего и даже сорок четвертого, пока американцы не оснастили радиосвязью почти половину наших наземных частей и всю авиацию.
Изо дня в день мы, курсанты, проходили второй университет боевой подготовки. Теперь на занятиях командиры обращали основное внимание на необходимые практические навыки в овладении новой техникой. Часто проводились массированные смешанные учения в масштабе полка и даже дивизии, в которых одновременно участвовали танкисты и артиллеристы: мы взбирались на танки и вместе с ними шли в «наступление».
Батальоны часто поднимали по тревоге и направляли пешим ходом на участки фронта, находившиеся под угрозой. Когда тревожная обстановка стихала, нас возвращали обратно.
Летом ночи короткие; лежишь в палатке, слушаешь, как вдали гудит, бухает, грохочет… – там идет жизнь переднего края. Пройдет совсем немного времени, и нам предстоит вступить в нее. В короткие минуты отдыха я уходил в лес, выбирал где-нибудь место посуше и предавался воспоминаниям – прошлое не отпускало, хотя разумом я понимал, что давно уже живу в другом измерении.
С первых дней июля сорок второго пошли сильные дожди, ливни все чаще свирепо обрушивали потоки воды на землю, все вокруг превратилось в сплошное болото, но занятия не прекращались. Мы ходили постоянно мокрые, измученные, но, понимая значение действий командиров, не роптали, знали: потерянный для обучения день здесь – на переднем крае уже не вернешь! Целые дни мы ползали по земле; нас учили, как быстрее и глубже зарываться в землю, как вести огонь на ходу, с бедра, как лучше оборудовать пулеметные гнезда, как не поддаваться панике на поле боя, как подавлять огневые точки противника. И это было еще далеко не все. Нам объясняли и показывали, как следует действовать, чтобы стремительно сблизиться с неприятелем, как в бою и в окопе уберечься от огня противника, как подниматься в атаку, как вести себя при налете вражеской авиации…
Тренировали нас буквально до изнеможения, и сначала курсанты растерялись: как же так – выходит, все, чему нас раньше учили, в боевых условиях бесполезно? Кто-то даже зло высказался:
– Послать бы тех командиров… повоевать, а уж потом позволять им учить курсантов!
Со временем растерянность стала проходить, сменяясь все большей уверенностью. Мне понравились слова одного из командиров:
– Запомните, ребята: риск всегда должен носить разумный характер.
Этому нас и учили.
И вот итог. Менее чем за три месяца в тверских лесах, чуть не под носом у противника, была создана новая боевая дивизия. Усилиями комдива разношерстная солдатская масса, собранная со всех концов России, часто вовсе не имевшая военной подготовки, превратилась в полноценную войсковую часть, приспособленную к боевой обстановке, оснащенную техникой, имеющую прочный тыл.
Самого комдива мне случилось видеть всего несколько раз и очень недолго. Но однажды он провел в нашем батальоне почти целый день. Открытый лоб, волосы зачесаны назад, с молодым лицом – в свои сорок с лишним он выглядел тридцатилетним, взгляд приветливый, но сосредоточенный, – казалось, в глазах заключена вся сила этого человека.
