Сколько вот таких, неискушённых в морском деле, пацанов принял на корабль Ильясов за годы командирства. С первого взгляда и первых слов почти безошибочно научился распознавать их флотское будущее: на что сгодятся на корабле, и какой толк из них выйдет. Вот новый комендор, украинец Тарасюк, будет прилежным и старательным матросом, как и большинство украинских ребят. До неба со звёздами не допрыгнет, но станет со временем старшиной комендоров и уйдёт в запас в звании старшины второй статьи. На первую статью ростом и сложением не вышел, мелковат натурой, нет в нём первостатейной харизмы. «Не быть комендору первостатейным, как и мне капразом, – с потаённой застарелой грустью подумал Ильясов».
Сам роста ниже среднего, с уже наметившимся пузцом, Ильясов давно приметил, как легко получают на погоны звёзды рослые офицеры, прощаются им и грешки, и промахи. Подходит срок, и очередная звезда скатывается им на погон. Любят на флоте больших, любят, казалось бы, ни за что, только за рост и стать. Так и старшины первостатейные – все, как на подбор, высокие, атлетически сложенные и симпатичные ребята, словно некая флотская каста избранных. Дело доходит до смешного: если какой неказистый умник за особые заслуги или таланты попадает в эту касту, его сразу же двигают выше, в главные старшины, чтобы своим затрапезным видом не портил лицо флота, институт старшин первой статьи.
И ещё одну курьёзную вещь подметил Ильясов. Получается, что звание старшины первой статьи даётся вроде бы как по знаку свыше. С какого-то таинственного момента, ни с того ни с сего на корабле начинают величать какого-нибудь второстатейного «Петровича» старшиной первой статьи. И это вопреки знакам отличия на погончиках. Если такое началось, то, хочешь не хочешь, готовь командир ближайшее представление, ибо через месяц-другой сам будешь кликать его первостатейным. Поначалу Ильясова это бесило: «Здесь на корабле вам что? Казацкая сечь? Кто на грудь больше примет, тому и „Любо“, тот и атаман!». Но потом смирился, знать, понял, что команда напрасно чинами не разбрасывается.
А вот электрик, который бойко представился Садовским, показался Ильясову «тёмной лошадкой». Было в нём что-то от избалованных столичными благами ершистых москвичей и ленинградцев, что-то от начитанных провинциальных книжников. И тем и другим начало службы на кораблях давалось не легко. К кораблю они не привязывались, при первой возможности старались сойти на берег. Начинали чудить – или писать статейки в газеты, или, пуще того, подавались в «артисты», благо в матросском клубе и театр самодеятельный, и ансамбли всякие – пой, пляши, фокусы кажи. Чем бы ни тешиться, лишь бы с корабля долой. Правда, некоторые, переболев «детской» болезнью ломки, становились неплохими специалистами и надёжными звеньями цепи, которая есть экипаж корабля.
Ильясов вспомнил матроса Валерия Нарожного. Пришёл парень с «учебки» на корабль мотористом. Начал статейки кропать во флотской газете, а во время ремонта корабля в Либаве пришёл приказ о его переводе на расконсервированный крейсер «Октябрьская революция». Ильясов и сам любил большие корабли, особенно крейсера. Потому мог бы понять Нарожного, уйди он на крейсер по специальности. Но, как оказалось, пристроили его в корабельную многотиражку. Заприметил его по публикациям редактор «Боевого курса», газеты крейсера «Октябрьская революция», некто капитан третьего ранга Николай Жичкин и перевёл Нарожного к себе в редакцию.
