Друг мой начал раздражаться. Точнее, тихо кипеть, как вода в огромном солдатском котле, на взвод из тридцати человек, но только тихо, чтобы враги, засевшие в траншее напротив, не услышали. Ну что такое? Учил, учил этот долбаный английский. И на тебе! А ведь ошибиться не мог. Про "эштри" специально чувака из универа спрашивал, повторял ему много раз, дабы быть уверенным, что там, в забугорье, поймут и бегом, вприпрыжку подадут. А тут попалась эта тупая бюргерша с ляжками, как у свиноматки, наверное, ещё вчера навоз таскала из дедушкиного хлева, а в перерывах на уроки арифметики бегала, чтобы считать приплод научиться. Неслась как ракета, второпях стряхивая с себя коровье дерьмо.
Однако упорства моему приятелю не занимать, раз начал, надо добиться своего и, еле сдерживая раздражение, наливаясь кровью, повторил ещё раз:
– Эштри, плиз! – и опять пробежав глазами по стоящей перед ним рубенсовской фигуре, про себя подумал, – для воспроизводства, однако, хороша будет, тупица среднегерманская!
Официантка немного растерялась: клиент нервничает, уже красный как рак, как бы скандалить не начал. Она стояла, от волнения теребя левой рукой белую ресторанную салфетку, а правой прижимая к сердцу самую дорогую вещь – блокнот с заказами и одновременно тужась понять, чего от неё хочет этот странный русский. Ведь так и должен выглядеть настоящий русский – уши как аэродромные радары, скулы как у радиатора от БМВ, волосы классического мерседесовского цвета.
– Sorry? What?
Тут мой друг не выдержал. Вода не только кипела, но уже почти выкипела, стенки котла раскалились и грозили взлететь на воздух и накрыть осколками свои, а также чужие позиции. Это было бы совсем неплохо, шумно слишком в ресторане. А так немецкие пехотинцы, то есть буйные поглотители пива с соседнего столика, наблюдая эту сцену, уже начали потихоньку смазывать салом пятки, а также все остальные чувствительные места. От греха, что называется подальше, от этих русских можно всего ожидать.
И вот наш герой взорвался. Но взрыв был очень своеобразным. Лингвистическим. К чему этот английский, выученный и выпитый с непосильным трудом. Да пошёл ты, то есть английский, весь, который знал и который не знал тоже, к чёртовой матери! Поэтому официантка наконец услышала совсем неожиданное:
– Пепельницу, дура!
Официантка постояла несколько мгновений с вытаращенными то ли от удивления, то ли от страха перед последующими действиями клиента глазами, и вдруг, схватив с соседнего стола пепельницу, с покорной улыбкой поставила её на наш:
– Please, ashtray! – выдавила из себя тихое озарение, и тут же, переходя на очень быстрый шаг, поспешила подальше от разгневанного клиента из странной Русслянд.
А удовлетворённый, наконец, своим английским, доходчивым даже для верхне-баварских свинарок, собеседник её, наконец, начал остывать. Однако не обошёлся без своего любимого трёхэтажного русского, который я повторить не смею, не очень уместно. Выговорившись всласть, мой друг, мысленно сдёрнув с непонятливой девицы форменное одеяние с фартучком и короткой юбочкой, оценивающе хмыкнул и, как истинный татарин, напоследок назидательно крикнул вдогонку убегавшей официантке:
– Учи русский, пригодится!
