С кортиком и стетоскопом - страница 19

– Да, вот это экземпляр, – в раздумье произнес кэп. – Впервые такое вижу. Знаете, доктор, его патриотизм и тенденции убеждают меня в том, что у него с головой действительно что-то не то. Уволим его обязательно, от греха подальше.

И матрос поехал к себе в деревню.

В Севастополе я решил сделать углубленный осмотр всему личному составу корабля. Завизировав у старпома график, стал ежедневно по подразделениям по двадцать-тридцать человек изучать своих подопечных. Надо сказать, что та старая медицинская школа обязывала опрашивать и осматривать человека, как говорят, от макушки до пяток, перкутировать, выслушивать, ощупывать, то есть этот осмотр был не формальным. Я хотел знать фактическую сторону дела, фиксируя все у себя в журнале и составляя план оздоровительных мероприятий. Кому-то положена была плановая госпитализация, кого-то необходимо было освободить от определенного вида работ и так далее. И вот однажды ко мне на прием явился здоровый детина, старшина 2 статьи Бессараб.

– На что жалуетесь? – спросил я. Он криво улыбнулся.

– Разве что на редкие увольнения, да вы в этом не поможете.

Я осмотрел его и вдруг обнаружил, что у этого гиганта крайняя плоть полностью закрывает головку члена и не смещается даже при тщетных усилиях ее открыть. Это в медицине называется фимоз. И тут меня переклинило. Я по незнанию и в плену своего ошибочного собственного мнения связал наличие этого фимоза с невозможностью жить половой жизнью владельца оного, то есть Бессараба.

– У вас, старшина, фимоз. Вы не сможете полноценно жить половой жизнью, – удивил я его.

– Да что вы говорите, товарищ старший лейтенант? Ай-ай, что же мне делать?

– Я направлю вас в госпиталь на операцию в урологическое отделение, сделают операцию и все будет хорошо. Согласен?

– Конечно, я согласен. Надо же, не смогу е…ть, ай, простите, жить половой жизнью. Надо срочно меня в госпиталь.

– Все-все сделаем, – обнадежил я, внутренне удовлетворенный тем, что я вовремя помогу старшине в дальнейшей жизни.

Зарегистрировал его в журнале и поставил на очередь на госпитализацию.

На следующий день, идя по верхней палубе и встречая кочегаров, я заметил, как, увидев меня, они хихикают и отводят свой взгляд. Я ничего не понимал. Над чем они смеются? Проверил свою форму одежды, все было нормально. Наконец, когда заметил старшину 2 статьи, командира отделения одной из кочегарок, откровенно заржавшего при моем появлении, схватил его за рукав и заставил признаться о причинах его смеха.

– Товарищ старший лейтенант, – сквозь смех, выдохнул старшина. – У вас Бессараб на осмотре был?

– Был, а что?

– А то, что вы ему сказали, а? Что ему операция нужна, да?

– Да, – удивился я.

– Товарищ старший лейтенант, он половину женского населения Севастополя успел перетрахать. Он же у нас половой гангстер, мы все об этом знаем, а вы – «половой жизнью жить не сможете»! – и он опять засмеялся.

Я был раздавлен. Это был урок: не знаешь точно – не болтай, а то будет очередной Бессараб и оскорбительный смех над бедным, неискушенным доктором.

Шло время, и появились на корабле не только сослуживцы, но и друзья. Одним из них был старший боцман корабля – мичман Шмидов. Вы представляете себе фигуру главного боцмана военного корабля, ту самую фигуру, которую описывали Новиков-Прибой, Борис Лавренов и другие маринисты, или вы видели эти колоритные личности в фильмах о моряках? Да, мичман Леня Шмидов, единственный еврей, занимающий эту должность на Черноморской эскадре в те годы, как раз был таким. Коренастый, небольшого роста, лицо украшали пышные рыжие усы с закрученными концами, а подкручивал он их почти постоянно. Речь его была грамотно построенная, но прерывалась сложным и виртуозно вписываемым в нее матом, который был настолько органичен с его словами, что не ранил ухо и воспринимался, как необходимое образное дополнение к его постоянным претензиям ко всем в соблюдении порядка и чистоты на корабле.