Утром услышал, как кричат пробегающие мальчишки:
– Вовка! Космонавта-четыре запустили!
Вот дураки, подумал он. Не четыре, а три. Титов – второй. Николаев – третий… Но дальше оказалось, что именно четыре. Попович полетел сразу за Николаевым, на другой день.
* * *
Не медицина была судьбой этого слабого, нервного, мечтательного мальчишки. Судьба, до своего исполнения, – тайна.
Детство кончалось… Сначала юношу, потом мужчину, жизнь проведёт Ярослава Нестерова и краем обрыва, и горними высотами, и душным тоннелем. И через долгий, странный карантин. И через подземное царство. Но даже оттуда выйдет он – откуда не возвращаются. В смерть его не отпустит посвящение, пребывающее на нём с возраста одиннадцати лет, когда он впервые увидел Её – девушку из далёкого будущего. Видимо, художник тоже был из посвящённых. Не говоря уж об авторе того романа.
Все мы родом из детства, сказал Антуан де Сент-Экзюпери. И был прав – детство выдаёт судьбу каждому. В запечатанном конверте. Это оно решает, кем будет человек и как он будет жить. Что он даст человечеству и что жизнь даст ему.
Немногих детство посвящает в рыцари. И они всю жизнь, часто сами не ведая того, идут к своему предназначению. Бывает, отказываясь и от очевидных благ. И даже сорвавшись в пропасть, разбившись – отлежатся, выползут, окрепнут и продолжают свой путь.
Она будет приходить к Ярославу в самые страшные моменты, помогая пройти через бескислородные подвалы жизни. То словом, то взмахом руки укажет путь рыцарю, попавшему в беду.
Пролог 2
Станция «Далёкая Земля»
Аиу ту ира хасхе, Аэлита?
Алексей Толстой
Капитан Владимир Амбурцев принял вахту от второго пилота.
Сутки за сутками «Сибэрд» шла от Фобоса к системе Юпитера. Штурман проложил курс через пояс астероидов по более пологой, «быстрой» траектории, хотя и несколько более опасной. Впрочем, противометеорные локаторы корабля, сопряжённые с лазерными распылителями, были вполне надёжны.
Капитан окинул взглядом знакомую картину созвездий на обзорном экране. Цефей, Дракон, Лира, Геркулес… Юпитер находился под нижним обрезом экрана, где-то в Лисичке. Амбурцев принялся за рутинную работу вахтенного – дистанционную проверку систем. Зелёные огоньки выстраивались шпалерами: всё исправно. На корабле был отличный бортинженер, Тимофей Тагрин. С ним вместе летали уже семь лет…
Тяжёлый удар выбросил Амбурцева из кресла. На какое-то время он потерял сознание. Очнувшись, обнаружил, что лежит на правом штурманском экране, весьма неудобно упираясь головой в кронштейн вычислителя. Кресла экипажа торчали на боковой стене, смотрели в разные стороны. Капитан понял: сместился вектор искусственной тяжести.
Он дотянулся до микрофона.
– Всем сохранять спокойствие! Пассажирам войти в термокамеры. Экипажу собраться в центральном посту.
Он залез в своё «убежавшее» кресло. Протянул руки к вставшему торчком пульту управления и, лёжа на правом подлокотнике, запустил контроль герметичности помещений.
В дверь просунулся бортинженер Тим Тагрин. Недовольно дёрнул усом при виде опрокинутого набок центрального поста – и спрыгнул на стену, ставшую теперь несколько косым полом. Он тут же зашипел, вполголоса выругался и схватился за колено.
– Нашёл время ноги ломать, – сказал ему Амбурцев.
– Нет, командир, – отозвался Тим. – Нога – это не сейчас. Это тогда, при взрыве.
– Был взрыв?
– Да. Рванули, похоже, кормовые маневровые.
