– Сам пошёл нафиг! – впервые услышав непонятное слово, возмутился Вася.
– Ну, ты даёшь, засранец. Я тебе фи-гу-ораль-но, – с расстановкой выговаривая слово, – а ты мне сразу дулю.
– Я чё ты мне фигу орально вот, значит…
– Так это слово такое фигу-ораль-ное.
– Вот и я тебе такое слово – фигу, значит, в глотку твою оральную.
– Ну, ты, падла, того, эт, значит! Я же тебе объясняю, что это слово такое, и называется оно фи-гу-о-раль-но, эт, значит, как бы спонарошку.
– А я тебе не спонарожку, а натурально фигу в твою харю оральную сейчас суну. На-ка вот, выкуси. – С этими словами Вася сунул под нос Воронцова дулю – комбинацию из трёх толстенных пальцев, – большого, всунутого меж указательным и длинным пальцами правой руки.
– С отпуска придёшь, на установку не возвращайся. Я как старший оператор заяву на тебя напишу, нафиг ты мне нужен такой… в бригаде моей. Вали, нафиг, в крекинг, там с тебя жир махом сплавится.
С Васи вмиг слетела спесь.
– Ну, ты, это… Аркадий Павлович, я же не со злобы, так… по глупости, значит, по недоразумению моему. А давай мировую, а?! У меня клюквенная настойка есть, – заискивающе проговорил Ключкин.
– Пошёл ты со своей настойкой… знаешь куда!.. – злобно взглянул на Васю Воронцов.
Гудзь, до сей поры стоящий за спиной Ключкина, услышавший слово настойка, оживился и подал голос из-за плеча Васи:
– Аркадий Павлович, Вася действительно без злобы. Он и у меня спрашивал про свои яйца и курицу. Ну, забыл человек, что поглотил всё, со всяким бывает. Я вот тоже иногда забываю, что куда положил. Или поклал? Как правильно-то?
– Говори выклал, так точно правильно, – ответил Вася, повернувшись лицом к соседу.
– Вчера выкладил, как пришёл домой от вас, три рубля с мелочью, сегодня найти не мог. Всё перерыл, как сквозь землю провалились.
– В холодильнике искал? – на полном серьёзе проговорил Вася.
– Не, не искал, – ответил Гудзь.
– Поищи, я тоже как-то деньги искал, а они в морозилке оказались. Монетки то ничего, выковырял, а бумажки рваться стали, пришлось размораживать… холодильник-то.
Атмосфера в комнате стала понемногу остывать.
– Ладно, тащи, давай свою настойку. Сегодня и завтра ещё выходной, после ночной-то. Можно по стаканчику.
После первого выпитого литра клюквенной настойки, Вася выложил на стол изюм, после трёх литров, закусывая очередной стакан настойки ранетками, купленными женой для повидла, спросил:
– А куда делась редиска?
– З-з-закусили в-в-водкой, – изрядно захмелев, ответил Гудзь.
– А ботва где, ежели съели? Ботва-то должна остаться.
– Остаться-то она, конечно, должна, только вот пшик, – развёл руками Воронцов. – Не осталась. Ты, Вася, её съел. В соль макал и всю съел.
Утром нового дня Вася проснулся в скверном настроении. Он снова бегал к Николаю Павловичу, требовал с него изюм и яблоки, грозился разнести весь его дом, если он не отдаст ему десять рублей за «украденные» семь литров клюквенной настойки.
Николай Павлович.
Слева за приборным щитом операторской скрипнула дверь, и тотчас послышались тяжёлые шаги.
– Воронцов, только он так тяжело ступает по земле, – подумал я, повернул голову в сторону ступеней, ведущих в технологический двор установки, и через пять секунд увидел виновника тех шагов, – старшего оператора установки каталитического риформинга Л-35/6 Аркадия Павловича. Грузно ступая, он вошёл в операторскую.
– Всем привет, – весело проговорил он, твёрдой походкой подошёл к операторскому столу и тяжело плюхнулся на свой бригадирский стул.
