– Трещало… как бы ни так! – с ухмылкой ответил Ключкин. – С чего оно трещать-то будет, сухарь что ли? Сало, оно и есть сало, ничего в нём необычного нет. Только вот скажи нам всем, пошто оно у тебя тонкое, как вовсе и не свиное, и белое уж очень… такое на базаре не продаётся. На базаре оно жёлтое, толстое и шкура у него толстая и с щетиной, а у тебя шкура тонкая и жуётся хорошо, так не бывает. Вот!
– Ну, шкура конечно, не у меня, у меня кожа, а у моей свинушки. А чистая и тонкая, потому как не держу я свиней год, а всего полгода… и кормлю не одной картошкой, а ещё и хлебушком, так как для себя содержу животину, а не для продажи. А ты, Вася, сало больше не ешь, что я приношу, а то ненароком в собачку превратишься. То, что тявкать будешь, так к этому все уже привыкли, а то, что шапка из тебя никудышная выйдет, так это как пить дать. В тебе одно говно, а шерсти пшик.
– Не очень-то и хочется твоего сала. Все люди как люди, кто колбасу, кто кусок мяса или курицы, а ты вечно сало тащишь, смотреть на него уже тошно. А то, что ем, так жрать-то хочется, вот волей-неволей и приходится есть твоё сало… и с закрытыми глазами, чтобы, значит, не полоснуло с него. Вот уже, – Вася провёл ребром ладони по шее, – где сидит твоя собачатина. Сам-то своё сало не ешь, давно обратил на это внимание. Всё норовишь мясо или курицу ухватить вилкой. Пошто так? Объясни народу!
Лавренёв стоял, хватал воздух ртом и не знал, что ответить. На помощь пришёл Гудзь.
– Мужики, вы чё это? Ни с того, ни с чего, на ровном месте перебранку устроили, – и непосредственно к Лавренёву. – Семён Петрович, а вот скажи, ты, где у свиньи сало вырезаешь? С живота или с жопы? И как, долго то место заживает?
Лавренёв воззрился на Николая Павловича, потом сглотнул застрявший в горле комок и с хрипотцой проговорил:
– Ты о чём это, Коля?
– Ты же сам рассказывал, что заваливаешь своего хряка, вырезаешь у него кусок сала, а потом зелёнкой.
Бригада грохнула от смеха.
– Вы чё, мужики? – переводя взгляд от одного на другого, проговорил Гудзь. – Он же сам рассказывал, вот я и поинтересовался. Больно наверно свинье-то.
– Ну, ты отчебучил Николай Павлович, – вытирая заслезившиеся от смеха глаза, – с живой свиньи сало. Это я слышу впервые, – проговорил Воронцов. – Ладно Витёк бы спросил, ему позволительно, он у нас самый молодой в бригаде и можно сказать человек не гражданский, а ты-то откуда такую муть выкопал? Вроде четвёртый десяток разменял, а ума, – постучав костяшками руки по своей голове, – ни бэ, ни мэ, ни кукареку!
– Ты вечно со своими подколками, Аркадий Палыч. Сам же, спрашивал Лавренёва. Расскажи, да расскажи, откуда сало со свиньи вырезаешь?
– Так разве ж я говорил, что с живой свиньи-то? Я же имел в виду уже зарезанную. А вообще-то хватит мужики, повеселились и буде. Работать надо, – и к Лавренёву. – А ты, Семён Петрович, собаку-то убери отсюда, у себя в насосной разделывай, да проверь горячий насос. В журнале написано, что подтекает он. Может быть, стоит перейти на резервный.
Все разошлись по своим рабочим местам.
