Тут девчонки Исаака прибежали. Нет, есть не стали.
– Пап, – щебечут да все время хохочут, – пап, из седьмой приходили. У них на кухне протечка. Очень просят.
Я конечно в ответ, бегите, девчонки, скажите, папа лежит пьяный, севодни – праздник, пусть приходят завтра. Да не с утра.
У девочек глаза – на лоб.
– Да как же можно, дядя Володя, ведь, во-первых, наш папа пьяным не бывает, а во-вторых, там же вода течёт, людям нужно помочь.
А глаза вытаращили и такой красоты девчонки, что я с Исааком сам, все бросил, а в седьмую пошёл. Протечку закрыть.
И что думаете. Пришёл на пользу. Исаак подойти к крану, из которого текёт, не может. Поперёк кухни лежит жилец. Килограмм так под сто пятьдесят. Мы его все знаем. Сосед же. Петька Цыганов, из соседнего цеха. Он отдыхает после вчерашнего.
Я, честно, его один и передвинуть то не могу. Но все вместе, миром, жена Петькина (вес в жене аж пятьдесят кг и субтильная, я все смотрел бы, прости Господи и моя партия), две девочки Исааковы и я – кое-как его в коридор передвинули.
А Моисеевич уж почти и закончил. Там все – ничего, прокладку поменять. Он же у нас все-таки член-корреспондент, прокладки и два ключа всегда с собой.
Да не усмехайтесь, прокладки для крана, а не для чего другого. У нас во времена СССР других и не было, по своей жене знаю. А для кранов ещё достать надо.
В общем сели у меня снова. Рахилька и Лийка, девочки, по холодцу схватили, папке сказали – мы во дворе – и были таковы.
Мы взяли. Но вот чувствую я, мой Фрумкин все на стол поглядывает, хмыкает, мемекает. Чего бы?
Я после второй, с прямотой партийца спрашиваю:
–Моисеич, что не так? Скажи, а то идти-то – идёт, и может и застрять. А коли водка застрянет, никакая прокладка не поможет, га-га-га. Смеюсь значит.
– Ладно, слушай только внимательно и не перебивай. Захочешь выпить, когда я рассказывать буду, бутылкой об рюмку не звякай, это признак, что рука у тебя как х… в стакане, трясётся.
Ха, во дает Моисеич. Я такой присказки про х… в стакане и не знал вовсе. Завтра в цехе надо употребить.
– Так вот, дорогой сосед Володя, чего это я все хмыкаю и посмеиваюсь. Хотя это не принято, в гостях, да за столом, да при такой вкусноте, критиковать хозяев. Согласись – невежливо.
– Да ты чё, я Моисеич, как английская прям королева. Мы ж свои. Соседи. И нет никово. Кака така невежливость. Говори прямо, ну что не так, я в ум не возьму.
– Да все не так, Володя. Я уже твоей Марусе маленький ликбез преподал, теперь ты послушай. Вот твой винегрет. Но почему он в алюминиевой кастрюле. И стоит вся эта «это красота» на столе. А картошка почему прямо на сковородке. Уже и засохла вся. Холодец растекается по форме, а должен быть в фаянсовой посуде.
– Дак чё ты, Исаак, мы не в ресторане, а дома. Все ж свои, близкие.
– Да в том-то и дело, что близкие. Что, раз близкие, так можно в кальсонах за стол садится? Или холодец ложкой брать?
Вот послушай, я тебе расскажу, как у нас дома было. В Москве, когда ещё мама была жива.
Праздник подходит. Да давай возьмём не праздник, а просто – субботу.
– Да, в субботу оторваться милое дело, в воскресенье уже нужно с осторожностью.
– Не перебивай, а слушай. Кстати, нашу еврейскую субботу, шабат, празднуют во всем мире, все религии. И у нас, в СССР, ведь суббота тоже празднуется. Как день отдыха. Не обратил внимание?
– Мать моя, и в самом деле, мы ж в субботу не работаем. Во, блин, вы евреи устроили. Тихо-тихо, я хоть бей в набат, а в субботу дай шабат.
