– Ты сюда целый час добирался? – все же не сдержалась я, а Антон сразу встрепенулся и восторженно принялся объяснять:
– Да ты понимаешь, Кулешин позвонил. Я сначала удивился, а он говорит, что мой сборник взял посмотреть Черепикин. Представляешь, чем это может закончиться?
Я кивнула. Закончится, вероятнее всего, как обычно: подборка гениальных стихов полетит в черепикинском кабинете в мусорную корзину. Но муж просто светился от счастья, поэтому вслух я сказала совсем другое:
– Ладно, я опаздываю. Пока!
Муж махнул мне ручкой, и мы, развернувшись в разные стороны, направились каждый по своим делам.
Спускаясь по эскалатору, я размышляла, почему же моя семейная жизнь, толком еще не начавшись, начинала, похоже, разваливаться по всем швам. Проблемы и препятствия возникали у нас практически на каждом шагу, причем, как правило, на пустом месте.
Самая большая проблема моего мужа и его сестрички, а главное, их мамы Вероники Александровны заключалась в том, что любвеобильная мать сумела внушить своим чадам, что они талантливы. И не просто талантливы, а гениальны. Но кто из смертных может признать гения в своем современнике? Конечно, никто! Ее Светуля, одарённая, необычайно впечатлительная и ранимая натура, волею господней вынужденная прозябать в сером безликом обществе… Врожденная вредность и склочность любимой дочери не принимались во внимание никоим образом, даже намек на это считался святотатством и богохульством. И если бы свекрови пришло в голову поинтересоваться моим мнением, я, пожалуй, смогла бы объяснить, отчего моей золовке, достигшей весьма зрелого возраста, никак не удается выйти замуж.
А Антон?! Ах, Антон! В три годика он вышел к гостям, трогательно залез на стульчик и трогательно прочитал стихотворение Пушкина. Что был за стишок, Вероника Александровна точно не помнила, на моей только памяти было три разных варианта. Но подобная мелочь не помешала и в дальнейшем гениальному сыну гениально декламировать гениальные стихи. Как правило, чужие. Свои иногда появлялись, но достаточно редко. И, вероятно, остались бы незамеченными, если бы мать гения не хватала телефонную трубку и не обзванивала всех знакомых по списку, с чувством зачитывая им новое произведение.
Одна из моих приятельниц как-то пожаловалась мне на тяжкие телефонные творческие вечера, которые она стоически выдерживала не один год. Я с гением не была знакома, но проделки его мамочки чрезвычайно меня рассмешили, и я предложила приятельнице пригласить его на открытие выставки питерских художников Игоря Сельцова и Леонида Карасашьянца в галерее, где я работала.
Мое необдуманное решение вышло мне боком.
***
Народу на открытие выставки пришло столько, что я стала волноваться, как бы залы не превратились в подобие автобуса в час пик. Но все каким-то образом уместились, и мой партнер Семен Абрамович, сияя, словно солнце, лысой макушкой, радостно мне подмигивал, потирал пухленькие ручки, и весело качал головой.
Выставка удалась. Толпы искушенных в этом деле созерцателей небольшими стадами бродили по залам, урывками переговаривались, скрестив на груди руки, приседали, приближались к картинам, отходили и подходили снова, словно надеясь найти там глубинный смысл, доступный лишь их утонченному пониманию. Все это здорово походило на некий обрядовый танец и выглядело чрезвычайно солидно.
Карасашьянц был уже признанным мастером, его выставки проходили с неизменным успехом и сегодняшний вечер не был исключением. Мэтр вел себя солидно, с улыбкой отвечая на рукопожатия и поздравления, и с удовольствием раздавая автографы. Совсем другое дело было с Игорем Сельцовым. Он выставлялся первый раз в жизни. Несмотря на многочисленные увещевания доброжелателей, у меня хватило смелости послать их всех к чёрту и поверить в счастливую звезду парня. Я не ошиблась и выиграла. Успех был невероятный. Семён Абрамович, вытянув меня за руку из середины восторженной толпы, улыбаясь, качнул головой:
