– Ты, честно сказать, нас порядком напугала! Чего это таким лихим способом сюда пробиралась? Позвонила бы.
– Эва, брякнула! Позвонила! Да пока бы я звонила, все ворюги уже бы сгинули. Ищи-свищи!
– Ну да! А ты на них, значит, со скалкой? В рукопашную?
– Да я б их всех, мать их растак! Ночью по чужим квартирам шарить! – Баба Глаша воинственно сверкнула глазами. – Не на ту нарвалися!
Саша уже не дулся, он с интересом следил за нашей поздней гостьей, пряча улыбку в кулак.
– Чайку, баба Глаша? – спросила я, с трудом сдерживая зевоту.
– Да не… Какой чаек? Время-то… А чего вы сами-то поздно приехали? Да ты и не позвонила? Раньше всегда звонила, приеду, мол.
– В спешке все вышло, не успела. Завтра уедем. Баба Глаша, ты знаешь… ты недельку-другую не заходи, отдохни. А подозрительное чего увидишь, сама не суйся, ни в коем случае. Договорились?
Баба Глаша задумчиво пожевала губами, покачала головой:
– Ты, Алевтина Георгиевна, не мудри. Скажи, как есть. Неча тут тайны разводить… В чем дело-то?
– Все в порядке, не волнуйся. Через пару недель еще заеду, тогда и поговорим.
Проводив бабу Глашу, мы с Сашей переглянулись и засмеялись.
– Ну и бабуся! – Саша улыбался, потом вдруг перестал и добавил: – Вот бы я ее зашиб, а?!
Он даже посерел от подобной мысли. Я поспешила его успокоить:
– Не беспокойтесь, Саша. Это только кажется, что эту старушку легко прибить. Она ловчее другого мужика будет. Она ведь, правда, в партизанском отряде была. Девчонкой совсем молоденькой. У нее вон целая коробка орденов да медалей. И снайпером была. Вот на вашем счету сколько душ? Э-э! То-то! А у бабуси – девятнадцать!
Это известие окончательно доконало несчастного Сашу, и он со вздохом улегся на раскладушку. Бедняга затрещала и застонала, а я подумала:
«Держись, бабуся!»
***
Дверца канареечной клетки никак не хотела запираться. Я злилась, но неподатливая проволока выскальзывала из рук. Петля задвижки выскальзывала из пазов, словно смазанная маслом. Закусив губу, я отбросила с потного лба прилипшую челку. Большая красно-оранжевая канарейка, укоризненно глядя на меня сверху вниз черными глазками-бусинками, осуждающе качала головой и вздыхала.
«Ну вот, – подумала я. – Каждая шмакодявка будет еще головой качать!»
Я-то прекрасно понимала, что она только и ждет, чтобы я отошла. А она фить – и готово! Ловите меня! Не выйдет! Я выразительно посмотрела канарейке прямо в глаз и сказала:
– Фигушки!
– Да ладно тебе, Алевтина! – примирительно сказала канарейка.
Я раскрыла рот, потому что никогда не сталкивалась с говорящими канарейками, ладно там попугай или хотя бы ворона. А тут…
– Алевтина! – настаивала канарейка. – Алевтина!
Закрыв руками уши, я затрясла головой, но все равно было слышно:
– Алевтина! Алевтина! Аля!
Я открыла глаза и сразу зажмурилась. Солнечный свет, отраженный от напольных часов с маятником, стоящих в гостиной, ослепил меня в первое мгновение. Я приподняла голову, затем открыла один глаз.
– Ну, ты даешь! – Я, наконец, разглядела Юльку, стоявшую рядом.
Сама же я почему-то находилась в кресле.
– Ты теперь разогнешься, дорогая? – поинтересовалась подружка и была права.
Эта процедура давалась мне с таким трудом, что Юлька начала надо мной хихикать.
– Ольга Корбут, да и только! Тебе на печке надо лежать, гимнастка несчастная! Чего ты в кресле спать-то улег… уселась?
Вопрос был не в бровь, а в глаз. Постелила же я себе в кабинете на диване? Тут я вспомнила наше ночное приключение и ополчилась на Юльку:
