Почему-то казалось, что это будет продолжаться вечно, потому что непонятно, как вообще может закончится.
Хотя, конечно, всем было ясно уже тогда, что всё это не по-настоящему. В газетах писали про рекордные надои и урожаи, на партсобраниях усыпляли обещаниями неизбежного коммунизма – но уже было ясно, что это такие же сказки, как рецепты из “Книги о вкусной и здоровой пище”, где описаны неведомые блюда из продуктов, которых никто в глаза не видел даже на колхозном рынке. Школа, где постоянно вещали что-то об угнетённых народах Африки и “ориентировались на среднего ученика”, бессмысленно долгие очереди в поликлинике, вечно поддатые сантехники со знаменитыми кранами, битком набитые автобусы, которые так и норовили развалиться на ходу.
Была бетоная серость площадей, домов, страниц газет, пустые прилавки и такие же пустые улицы. Была толкучка с пластинками и радиодеталями под водонапорной башней возле того самого колхозного рынка, где переходили. Был ресторан при гостинице “Интурист”, где можно было, наверное, заказать те самые блюда с картинок на развороте, но вход с улицы навечно заперт, а у входа изнутри гостиницы стоит швейцар и никого никак не пускает. Очевидно, есть какой-то способ туда попасть – но даже командировочному про него не узнать.
Были великие советские учёные и инженеры, но они получали смешные зарплаты и не шли ни в какое сравнение с товароведами и водителями тепловозов, которые ходили на Польшу. Была реальная жизнь, но текла она очень подспудно – и кто же знал, что, прорвавшись на поверхность, она окажется настолько бессовестной и безобразной?
И то и дело выскакивают в памяти какие-то обыденные кусачие мелочи. Павильончик с вином в облезлом осеннем парке. Какой-то бомж, который хватает тебя за руку, когда ты идёшь из одного институтского корпуса в соседний, и вопит, как резаный: “А почему не на работе?” (это уже андроповские, получается, времена). Даже если раздобыл мебель – надо везти её осторожно, потому что ГАИ может тормознуть и поинтересоваться историей покупки, и вообще на какие нетрудовые ты смог это достать?
Даже если урвал автомобиль, проблемы копятся. Резина строго по блату: продавец выкатывает четыре огромных резиновых бублика в зал, а ты именно в этот момент произносишь в кассу нужное слово, и только так рождается покупка. Рядомагазин обуви, а туда очередь в два оборота и среди них твоя бывшая одноклассница Маша, которая в педагогическом и которую попросили взять обуви на троих, размер не очень важен, разносится. Маша всё понимает – сама пару раз ходила всю зиму в резиновых сапогах, потому что родители не выбили обувь. В магазинах вообще продаётся минимальный набор для выживания, всё остальное надо доставать, а как доставать – нигде не сказано, но все всё как-то достают и при этом все всем недовольны.
Пластиковые бутылки сейчас раздражают – а тогда их можно было раздобыть только у иностранной родни, их ставили на кухню и держали в них подсолнечное масло.
Отца отправляли в командировку в Новополоцк, где в магазинах был почему-то вкусный ацидофилин, а вот сливочное масло уже по талонам. Дома тоже лежат несколько листов талонов на дрянные сигареты и спички, и все эти паспорта покупателя, и вечный вопрос – дадут или не дадут то, что в них понаписано, потому что мы уже область, но ещё район.
Но страх ожил только ближе к середине восьмидесятых. Даже наверху уже считали доли процента, никакого оптимизма по поводу новых пятилеток. Всё шла и шла война в Афганистане, непонятная и тревожная даже для тех, кто там воевал. Даже телевизор начинал заговариваться. Черский отлично запомнил эту странную фразу из официальное телепередачи про корейский “Боинг”: "Самолёт продолжал лететь в сторону открытого моря"…
