Теперь, отправляясь на поиски Иисуса, он заслужил право на эту накидку. Он становился тем мужчиной, который один только мог сохранить спокойствие и целостность их семейного круга. И с этого момента фраза, мучившая его с детства «Господи, разве сторож я брату своему?!», обретала совсем иной, теперь уже утвердительный смысл.
Каким-то странным, почти запредельным чутьем, просыпавшимся в нем всякий раз, когда дело касалось Иисуса, он угадал, что искать его надо на этот раз в синагоге, расположенной на площади, недалеко от центрального фонтана. Еще только подходя к ней, еще даже не видя стен, очерчивающих квадрат ее пространства, он услышал нарастающий шум, сквозь который отдельными фразами пробивались угрожающие выкрики. Он прибавил шаг, потом побежал, а когда ворвался, наконец, во двор синагоги, увидел растревоженную толпу, состоящую из множества людей, вскочивших на каменные скамейки. Толпа потрясала кулаками и насылала на голову брата такое количество проклятий, что исполнись даже малая толика их, Садом и Гоморра померкли бы перед этой устрашающей карой. Он внезапно понял: все это действо, то, как слаженно орали люди, как дружно в такт размахивали они кулаками, предполагало наличие некоего дирижера, тайного организатора, и потому уничижающие фразы и жесты приобретали дополнительный зловещий оттенок.
Он отметил сразу же, что Иисус, находившийся на возвышении у кафедры для публичных чтений, был необыкновенно бледен. Чуть поодаль, возле шкафа, где хранились священные свитки, ему удалось разглядеть двух сыновей дома Зеведеева, живших на берегу Генисаретского озера и зачем-то пришедших в Назарет, который всегда был враждебен к проповедям Иисуса. А еще он просто физически ощутил, что накал беснующейся толпы вот-вот превысит все допустимые пределы и тогда здесь на его глазах произойдет нечто непоправимое.
Боже правый, как он тогда испугался! Ноги отказывались подчиняться, в горле пересохло так, что он не мог выдавить из себя ни единого слова. Ему казалось, что кто-то из стоящих на скамьях признает в нем брата Иисуса, и тогда разъяренная толпа обрушит свой гнев и на его голову, пожелав вырвать с корнем из почвы Галилеи все ростки семени плотника Иосифа. Глаза его выхватывали из общей массы лица людей, которых он знал с детства, добрых и незлобивых в обычной жизни, но теперь эти лица были искорежены гримасой ненависти, а сквозь нее проступала мрачная решимость растерзать отступника, предавшего веру отцов, стоило лишь кому-то первому выкрикнуть этот призыв.
Он невольно заслонился руками, и хотя в глубине души сознавал, что должен как можно скорее оказаться рядом с братом, чтобы прикрыть Иисуса от беснующейся толпы, но каждая мышца его тела сопротивлялась этому порыву, сковывала движения, заставляла стоять не шелохнувшись.
Парализованный собственным страхом, он не сразу различил, как по рядам собравшихся прошел странный шелест, поглотивший внезапно все яростные выкрики и угрозы. Люди, стоявшие только что на скамейках, повалились ниц, прикрывая головы руками. Он посмотрел туда, где находились брат и двое рыбаков: глаза всех троих были обращены в небо, а выражение, застывшее на их лицах, было таким знакомым, словно он сам когда-то уже испытал нечто подобное. Он проследил за их взглядом и увидел покачивающуюся над стенами синагоги шаровую молнию. Она медленно перемещалась к выходу, а Иисус и два рыбака так же медленно, словно завороженные ее блеском, прошли мимо умолкнувшей толпы, мимо него, прижимавшегося всем телом к нагретой за день стене, и скрылись в одном из ближайших переулков.
