Садовник из Очакова - страница 10

– Сами-то откуда? – спросила по дороге.

– Из столицы, – ответил Степан.

Вскоре зашли они во двор старого кирпичного дома. Игорь сразу направился к ступенькам порога.

– Эй, милок, не туда! – крикнула замешкавшаяся у калитки хозяйка.

И привела их за дом, где гости увидели еще две кирпичные пристройки.

В одну из них она и запустила мужчин, сняв с дверцы навесной замок и вместе с ключом передав его Степану. Внутри стояли две железные кровати, аккуратно застеленные. У маленького окошка – столик и два стула, а под стеной такая же старая деревянная этажерка, какая стояла у Игоря в кирпичном сарае.

– Ну вот, располагайтесь, – сказала она. – А я пойду дальше торговать.

Уже выходя, она оглянулась.

– Может, наперед заплатите?

Игорь протянул ей двадцать гривен.

– Если дольше пробудем, доплатим!

После того как Степан выкурил сигаретку, они с Игорем отправились на прогулку по городку. Улица, по которой они шли, показалась Игорю бесконечной.

– Я думал, Очаков не больше Ирпеня, – выдохнул он.

– Больше или не больше, а в таких городках все друг друга знают, это главное! – твердо и самоуверенно произнес Степан. – Это главное, и не самое приятное. Они сразу видят, кто чужой!

Хозяйку-старушку звали Анастасия Ивановна. Вечером она постучалась в их окошко и позвала в дом поужинать.

В доме Анастасии Ивановны стоял запах старых одежд. Игорю этот запах был знаком с детства – у его бабушки в деревне был сундук с платьями, пальто и платками. Игорь иногда заглядывал внутрь и оттуда сразу в нос бил этот странный, затхлый запах, который, однако, нельзя было назвать невыносимым или даже неприятным. Присутствовало в нем даже что-то сладкое и что-то от осенних прелых листьев.

Угощала она гостей тушеной капустой с грибами. Ничего алкогольного на стол не поставила, зато сразу налила гостям чаю из большого фаянсового чайника.

– Вы здесь давно живете? – спросил ее Степан.

– Да я очаковская, родилась тут, – сказала хозяйка.

Глаза у Степана загорелись. Он бросил быстрый взгляд на Игоря, а потом возвратил его на Анастасию Ивановну.

– А вы случайно про Ефима Чагина ничего не слыхали? – спросил он отчетливым сухим голосом.

– Про Фиму?! – удивилась она. – Как же не слыхала?! Фиму раньше здесь каждый второй знал!

На ее лице появилась задумчивая улыбка.

– Фима красивый был, и шустрый. Он женскому полу очень нравился. Жаль, что его убили…

– Как убили? Когда? – вырвалось у Игоря.

Хозяйка задумалась.

– Должно быть, при Хрущеве было… Точно! Сразу после того, как Хрущев Гагарина в космос запустил. Или раньше? После спутника, которого тоже Хрущев в космос… Помню, на похоронах все только про космос и шептались.

– А дом, где он жил? – осторожно спросил Степан. – Дом этот еще стоит?

– Стоит, стоит, – закивала хозяйка. – Куда ему деться?!

Степан многозначительно посмотрел на Игоря. В его взгляде блеснул азарт, и губы в такт этому азарту растянулись в едва заметной усмешке.

Игорю в эту ночь спалось неважно. Панцирная сетка под матрасом скрипела каждый раз, когда он переворачивался с боку на бок, и своим скрипом будила его. Хорошо еще, что не будил этот скрип Степана, похрапывавшего на соседней кровати.

В конце концов Игорь улегся на спину и лежал с открытыми глазами. Смотрел в низенький потолок, едва видимый из-за темноты. Смотрел и вспоминал прошедший вечер и ужин у хозяйки, как она улыбалась какой-то почти детской улыбкой, говоря о Фиме Чагине, и эта улыбка так странно смотрелась на ее высохшем лице. Под конец разговора она даже проговорилась, что и сама была в этого Фиму влюблена, впрочем как и многие другие девушки Очакова. Фима Чагин был заметный, худой, длинный и с острым кадыком на шее. Нос у него тоже был острый. Появился он в Очакове внезапно – его бабушка жила в большом доме и вдруг заболела. После войны дело было. И родители отправили его из Каховки к ней, чтобы после ее смерти дом никому чужому не достался. Бабушка выздоровела и прожила, по словам хозяйки, еще лет десять вместе с внуком, дружно и нескучно. Он, как приехал, сначала со всеми очаковскими забияками передрался, показал свою прыть. Они после этого Фиму зауважали, и стал он считаться своим, «очаковским». Ходил на рыбалку, лазил с другими пацанами в порт, чтобы что-нибудь украсть, снимал с неместных рыбацких лодок якоря и перепродавал их на базаре. Иногда его ловили, но он снова вырывался и убегал. И бегал так, пока за какую-то мелочь не посадил его участковый на два года. А когда Фима вышел, стал он уже повзрослевшим и молчаливым. И бегать перестал, а ходил с тех пор медленно и многозначительно. И люди к нему приезжали всякие отовсюду: из Таганрога, Ростова, Одессы. Иногда жили у него в доме по несколько недель, а потом пропадали, но на их место приезжали другие. И все как на подбор худые и поджарые. И деньги у него водились. И участковый с ним здоровался и ни о чем больше не спрашивал. И так длилось лет пять-шесть, а то и дольше, пока его не нашли зарезанным в собственном доме.