«ГАЗоны» не бегуны в принципе – это неприхотливые рабочие лошади – скорее даже, пони среди своих более мощных и тяжёлых современных собратьев. Заставить его бежать быстрее не поможет ничего. Хоть и красуется на спидометре цифра сто двадцать километров в час, а в реальности только половину можно из него выжать. Максимум – семьдесят, а дальше он просто не вытянет или развалится на хрен. Пашкин грузовик бежал по трассе все восемьдесят, но для этого ему приходилось спать с ним в обнимку. В общем-то правильно сказал про него, про Пашку, старик Пахомов, тот который Пётр Матвеич, что ему и девушки не нужны. Вот только причина была совсем в другом.
Маша проснулась прямо как по заказу, в аккурат перед поворотом на Михнево.
– Ну что, Марья Андревна, доставайте-ка теперь свою схему.
Она потянулась так сладко, разминая затёкшие мышцы, что у Пашки едва не закружилась голова:
– А что, мы уже подъезжаем? Сейчас, – и она начала суматошно рыться в своей сумочке. – Вот.
Но в то же мгновение, что-то разглядев за окном, вдруг почти крикнула:
– Стой! Подожди!
– Что случилось? – от неожиданности Пашка так резко нажал на педаль, что она опять едва не влетела в стекло.
– Нет, ты точно хочешь, чтоб я сегодня набила себе шишку, – и она тихонько засмеялась. От этого смеха у него опять чуть не случился приступ неконтролируемой ярости, но он сдержался и, отвернувшись в сторону, пробурчал:
– Простите, Мария Андреевна.
– Пашенька, ну сколько можно? Какая я тебе Мария Андреевна? – и резко придвинувшись, она чмокнула его в щёку. – Колючка!
И, опять засмеявшись, погладила то место, куда поцеловала:
– Подожди, я быстренько сбегаю в магазин.
Маша скрылась за дверью в придорожном «комке» – тоже символами времени. Появившиеся в середине девяностых коммерческие ларьки-магазинчики, тут же прозванные в народе «комками», стали неотъемлемой частью нынешней реальности. Заморская снедь, зачастую привезённая контрабандным путём, была непривычной и довольно часто невкусной, а то и вовсе вредной, но после разрухи, наступившей вследствие кончины СССР, выбирать особо не приходилось. Пашка в такие магазины ходить не любил. Во-первых, особо шиковать не позволяла зарплата, а во-вторых, всё это было настолько ему не по душе – вплоть до желания раздобыть где-нибудь автомат и парочку гранат и пойти крушить всё подряд, что под руку попадётся. Он не был ярым сторонником коммунистического строя, но и демократические реформы и ценности никак не мог понять. Война сделала его замкнутым и недоверчивым. Если бы не работа, то дальнейших перспектив у него было бы всего две: алкоголь и бандитизм. И там, и там конец был бы трагичен.
Щёлкнула ручка двери, и Пашка, стряхнув раздумья, протянул руки за пакетом, поданным Машей.
– Да твою ж… Куда ты столько набрала? – его мама была преподавателем литературы и с детства пыталась прививать ему, помимо любви к чтению, хорошие манеры. Когда он учился в школе, то его дразнили «интеллигентом», но после Афгана выяснилось, что мама старалась впустую. А уж после десяти лет, проведённых среди шоферов, его манеры совсем куда-то пропали.
– Простите.
– Значит так: либо мы с тобой на «ты», либо я на тебя обижусь – понял? – в ультимативной форме заявила Маша, забираясь в кабину. – Давай, ешь! – и тихонько прикрыла дверь.
Кстати, кто и как закрывает за собой дверь в машине – весьма интересный показатель сущности человека. Чаще всего, конечно, это обстоятельства или дело привычки и воспитания, но в целом если человек внутри мягкий и добрый, то и дверь он закрывает потихоньку и аккуратно, а ежели злой и самовлюблённый эгоист, то беззастенчиво хлопает со всей силы. Об этом Пашка додумался ещё в самом начале своей шофёрской карьеры и чаще всего оценивал людей именно по этому признаку.
