Саламонский - страница 26

Хансон был, как никто, близок к исполнению двойного сальто на лошади. Ещё чуть порепетировав, он бы его точно исполнил. Саламонский в этом даже не сомневался.

Месяц назад в семействе Хансонов случилась трагедия. При родах умерла горячо любимая жена Ларса. Ребёнок выжил. Девочка. Назвали Марией.

Ларс Хансон рвал на манеже жилы, чтобы забыться в работе, притупить боль. Отчаяние его, видимо, достигло наивысшего предела…

В тот день Ларс увидел, что его выступление смотрит Альберт. И то ли его накрыло отчаяние от недавно постигшей беды, то ли ещё что-то – он неожиданно решил сделать двойное сальто.

Ларс Хансон воткнулся головой в жёсткую тырсу манежа. Сломал шею. Смерть была мгновенной…

Лишь через полгода, в 1872 году, английскому наезднику Роберту Стиккей удастся впервые исполнить на галопирующей лошади двойное сальто-мортале, что в переводе означает «смертельный прыжок».

А в тот злополучный вечер представление продолжили, будто ничего и не случилось. А что особенного произошло в жизни Цирка и какого-то там ещё одного артиста? Ровным счётом ни-че-го. Особенного…

Остался сиротой ещё один ребёнок – Фредди. Ему чуть больше шести. Уже работает свой номер с поньками. В этом Хансонам помог Саламонский, как друг семьи. Теперь отец Марии и Фредди лежал в холодном подвале местного госпиталя. Мать – в сырой земле. Малыши остались одни. Из привычного – лишь опилочный круг в тринадцать метров…

Фредди нужно было как-то объяснить неожиданное отсутствие отца. Ему сказали, что он улетел на небо. Маленький Фредди отреагировал на событие как истинный цирковой ребёнок:

– Папа сделал новый номер?

На что Саламонский, прижав мальчика к груди, ответил своё традиционное:

– Ну как-то так…

Малышка беззаботно лежала в люльке, пускала пузыри и что-то весело гукала. Малютка пока не имела словесной связи с окружающим пространством, но в ней уже вовсю бурлила жизнь, которая изливалась через пронзительно синие глаза.

Саламонский, который не имел собственных детей, с любопытством рассматривал это крохотное существо. Удивлялся – всего месяц, а уже Человек!

Он протянул к ней указательный палец, легонько ткнул в тельце. Существо издало какие-то радостные звуки, схватилось за палец, осознанно взглянуло в лицо усатому дядьке и улыбнулось во всю ширь пока ещё беззубого рта. От этой улыбки словно солнце осветило комнату. Именно в это мгновение Саламонский бесповоротно решил, что удочерит кроху. Тут же высказал своё решение Лине, которая всё никак не могла забеременеть. Шварц покорно кивнула.

– А Фредди?

– И Фредди усыновим. Не разлучать же брата с сестрой. Теперь мы просто обязаны это сделать. Хансон был нашим другом. Да и семья без детей – это не семья. – Саламонский многозначительно посмотрел на жену. Та опустила голову…

Через два месяца в России они оформляли документы на взятых под опеку детей…

Тщедушный, но напыщенный клерк скрипел пером, то и дело поглядывая на счастливых, замерших в нетерпеливом ожидании пока ещё неродителей. Теперь в его власти было, как он решит сей момент. От понимания этого грудь конторщика раздувалась, как у токующего сизаря. Он не торопился, то и дело макал перо в чернильницу, оправлял его от невидимых соринок о массивное пресс-папье, тянул время. Саламонский внимал этой пьесе, в душе чертыхался, но подыгрывал, заискивающе улыбаясь.

По комнате ртутью прокатывался неугомонный шестилетка-непоседа. Саламонский то и дело осаживал его, тихо рявкая: