Саломея - страница 15

Дворецкий посмотрел на господина лукаво, тонко улыбаясь, и азиатское лицо его с высокими скулами сделалось таинственным и прекрасным, как у Будды.

– Что ты улыбаешься? – спросил Волынский, закипая.

– Ты не ударил меня, хозяин, когда я показывал, – прошептал Базиль, поклонился нарочито раболепно и отошёл. – Вы готовы, можете пожаловать ко двору, – повторил он певуче и нежно.

– Да слышал, не глухой, – уже беззлобно огрызнулся князь и поднялся с кресла. – Если гости явятся прежде меня, прими их, знаешь, что делать.

Эрнст Иоганн фон Бирон, герцог Курляндский и Земгальский, вихрем влетел в гардеробную – этот господин был замечательно порывист и стремителен. Не дожидаясь камердинера, герцог снял и побросал на пол своё охотничье, завернулся в парчовый серебристый халат и наощупь нашарил на полу домашние туфли. Незанадобившийся камердинер выкатил было манекен с придворным облачением, драгоценным, рыбье-мерцающим, но герцог лишь отмахнулся:

– Потом, потом…

И вышел вон.

Он молниеносно, по-над паркетом, промчался сперва по своим покоям, потом по смежным, императорским. Знаменитый серебристый герцогский халат сиял для некоторых, как огонь на вершине маяка, кто-то спрятался, а кто-то, напротив, выступил из тени на свет, надеясь быть замеченным. Вотще… Так же мало замечает вокруг себя несущийся по лесу кабан. Герцог летел, как фурия, в серебристом сиянии, в облаке горьких духов, и пудра нимбом взлетала над зеркально-чёрными локонами. Скорее, скорее…

Есть такие люди, с которыми довольно поговорить пять минут, и потом уже достаточно сил целый день переносить остальных – льстецов, глупцов, подлецов, многодетных отцов… Есть такие люди, на которых довольно взглянуть, убедиться, что они вообще есть, – и можно жить целый день, до вечера, в относительном спокойствии, и как-то терпеть эту жизнь, не желая пустить себе пулю в лоб. Ах, его светлость так счастливы, так счастливы, что постоянно хочется выстрелить себе в голову…

Герцог остановился перед низкой дверью позади концертной залы, выдохнул, постучал и вошёл, не дожидаясь ответа.

– Доброе утро, ваша светлость.

Хирург обер-гофмаршала, доктор Бартоломеус Климт, поднялся из кресла и поклонился.

– Здравствуй, доктор!

Герцог обвёл взглядом эту комнатку, гофмаршальскую гардеробную – где же сам хозяин? А вот и он, на козетке, под пышным соболиным пледом, с корпией в носу, бледный до зелени. Спит.

– Спит? – понизив голос, прошептал герцог.

Климт кивнул, указал глазами на пузырёк посередине ломберного колченогого столика. Лауданум, водка с опием, и пузырёк наполовину пуст – тут уснёшь. Впрочем, кто знает, сколько теперь ему нужно, с его дурными пристрастиями?

– На катке кровь носом пошла, – пояснил доктор, – пришлось уложить, пусть подремлет хоть пару часиков, до очередной своей оперы.

Этот доктор Климт не лебезил, не сыпал «светлостями» и «высокопревосходительствами», он был дельный и нахальный и за хозяина готов был убить. И уже, поговаривали, убивал. Рыжий, бледно-зеленоглазый, Климт улыбался, сжимая челюсти – кицунэ, рыжий лис, демон-оборотень. Да гофмаршал так и звал его – братец лис.

– Доигрался! – Герцог уселся в кресло, в то самое, из которого только что вскочил Климт, склонился, взял больного за руку. – Как лёд. Доигрался в свой опийный табак. Ты хоть скажи ему, доктор. Мы слишком старые для таких игрушек.

Доктор поглядел на него, вернее, на них двоих – на герцога, в дрожащих пальцах сжимающего бледную руку гофмаршала, и на самого гофмаршала, спящего, как дитя, в детской позе с подобранными коленями, белого, как фарфор, в смазанных стрелках.