– То что тогда? – произнес Лоредан.
– А то, что ее следует выпить!
Лоредан протянул свой стакан.
Жан Торо наполнил его.
– Теперь тебе, – сказал он, поворачивая горлышко бутылки в направлении своего приятеля, подобно тому, как пушкарь разворачивает свое орудие в ту сторону, куда он хочет выстрелить.
– Я-то с радостью! – сказал Туссен, позабыв, что у него был очень волнительный день и что этот последний стакан не только будет лишним, но выведет его из нормального состояния.
И, быстро опорожнив свой стакан, он затянул уж не знаю какую застольную песню, в которой никто из присутствующих не смог понять ни единого слова, поскольку он пел на своем ужасном овернском наречии.
– Умолкни! – сказал Жан Торо, не имея сил дослушать первый куплет.
– Почему это – умолкни? – спросил Туссен.
– Потому что такое, возможно, и очень любят в центре Оверни, но никак не в Париже и его пригородах.
– Но это же отлишная пешня! – сказал Туссен.
– Может быть, но мне нравится другая… Мне, к примеру, больше по нраву та песня, которую сейчас споет нам господин граф.
– Которую я сейчас спою? – спросил Лоредан.
– Ну конечно! Вы, должно быть, знаете много отлишных пешень, как говорит мой приятель Туссен Лувертюр.
И Жан Торо захохотал тем безумным смехом, который является первым признаком наступающего опьянения.
– Вы ошибаетесь, мсье, – холодно сказал Вальженез, – я не знаю ни одной песни.
– Неужели не знаете ни одной застольной песенки? – спросил Жан Торо.
– А ведь за столом не только поют и пьют! – сказал Туссен. – Я вот теперь предпочел бы не пить, а есть. Тем более что я очень проголодался.
– Так мы готовы спеть, приятель? – спросил Жан Торо, готовясь хлопать в ладоши.
– Клянусь вам, что я не только не знаю ни одной песни, – сказал господин де Вальженез, слегка напуганный тоном, которым Жан Торо повторил свою просьбу, – но и петь-то вовсе не умею.
– Вы не уметь петь? – произнес Туссен, который, восприняв критику приятеля за то, что говорит на овернском наречии, стал стараться исправиться и начал говорить, как негр. – Я вам не верить!.
– Я еще раз вам говорю, что петь я не умею, – снова повторил Лоредан. – И весьма об этом сожалею, поскольку очень бы хотел доставить вам удовольствие. Но это – превыше моих сил.
– Какая досада! – произнес Жан Торо с юмором. – Ведь вы могли бы сами поразвлечься и меня повеселить.
– Я тем более об этом сожалею, – ответил Вальженез.
– А! – произнес Туссен.
– Что такое?
– У меня есть идея!
– Молчи!
– Но у меня есть неплохая идея! – настаивал Туссен.
– Ну, тогда скажи, что придумал!
– Коли этот молодой господин не знает песен или не умеет петь, – продолжал Туссен, не обращая внимания на сарказм приятеля, – он должен уметь плясать, не правда ли, друг Жан?
И затем, повернувшись к Лоредану, сказал пьяным голосом:
– Не хотите ли сплясать нам что-нибудь, господин граф?
– Что! Вы хотите, чтобы я сплясал вам что-нибудь? – произнес Вальженез. – Да вы с ума сошли!
– Почему это я сошел с ума? – спросил Туссен.
– Да разве люди пляшут просто так, без повода?
– Ладно! – сказал Туссен. – Без повода люди не пляшут. Они пляшут ради того, чтобы поплясать. Когда я жил у себя на родине, мы постоянно плясали!
– Вы плясали буррэ? – спросил Лоредан.
– Да, буррэ… А вы случаем не хотите ли сплясать буррэ?
– Нет. Я буррэ сплясать не хочу, поскольку плясать не умею вовсе.
– Да я и не прошу вас сплясать именно это, – снова продолжил Туссен. – Пляшите гавот, если хотите. Но хоть что-нибудь нам спляшите. Жан, ведь правда, господин граф должен нам что-нибудь сплясать?
