– Ты что здесь делаешь, щенок? – шипел он осипшим голосом, как будто видел Матвея впервые. Если еще стоял на ногах, то непременно лез в драку.
Поэтому Матвей не рисковал. В комнате всегда была припрятана еда. Чипсы жили под кроватью, в коробке из-под скейтборда, бутылки с водой он закидывал на шкаф – отец был особенно жаден до них, но выше тумбочек не лазил. Оттуда можно было спикировать головой вниз, что он и проделывал не раз поначалу. Потом уже не лез – боялся.
Труднее было с туалетом. Покупать горшок или делать это в бутылки из-под колы Матвею казалось диким. Жили они на втором этаже, со временем Матвей привык мочиться в заросли сирени. Летом было проще – как минимум, незаметней. Когда пришла зима, под окнами появились желтые узоры. Матвею приходилось лазить в этот угол пару раз в неделю и закапывать следы кроссовками.
Матвей еще помнил те первые недели, когда он в пятницу, сразу после уроков бежал на электричку до «Подлипок-Дачных». Он ночевал на непривычно чистых простынях – мама каждый раз стелила свежее белье, его любимое, темно-синее, в оранжевых ромбах. Поутру, проснувшись и приняв душ, он съедал горячий, только приготовленный завтрак – его любимая яичница-глазунья, три сосиски и полулитровая кружка чая с сахаром. Когда он, завернувшись в полотенце, выходил из ванной, та уже дымилась на пробковой подставке с надписью Italy. Эта привезенная из давнего отпуска штука, как напоминание о времени, когда все было хорошо. А еще расписанная вручную маска, которую мама прикрутила на стену рядом с окном. Эти вещи так экзотично смотрелись в этом чисто деревенском интерьере, в обшитой деревянными панелями кухне, где под потолком висела не люстра, а желтый абажур из ткани, где в углу стоял маленький, доходивший Матвею до плеча холодильник, а вдоль подоконников – картонные коробки для помидорных саженцев. Мама как-то очень быстро обросла чисто сельскими предметами, будто всю жизнь провела в деревне.
Матвею было уютно здесь. Спокойно. Но каждый раз, насытившись запахом чистых полотенец и домашней еды, он ехал обратно. Отца нельзя было надолго оставлять одного. Ему никто этого не говорил. Он просто знал.
Поначалу мама принимала его в любое время. Даже когда он приезжал, не предупреждая. Все же, сын, родная кровь. Но каждый раз он чувствовал, что между ними, как преграда, стоит его решение. Мама все так же улыбалась, губы привычно растягивались, но вокруг глаз стало как будто больше морщин, и сами глаза смотрели грустно.
– Матвей, послушай, – сказала она ему как-то в одну из таких пятниц. Он позвонил ей и уже по голосу догадался, что она скажет. – Ты ко мне сегодня не приезжай. Не надо.
– Почему? – тупо спросил он, хотя давно ждал этих слов. Мама каждый его приезд становилась все напряженней.
– Просто не надо. Я занята буду. И в следующие выходные тоже.
– Ок, я понял.
Матвей не знал, что ей сказать сейчас. Больше всего хотелось бросить трубку, но он сдержался.
– Не обижайся. Мне тоже тяжело. Целую. Пока.
После этого они не разговаривали очень долго. Матвей все так же звонил, но мать отделывалась короткими фразами или сразу клала трубку: «На работе. Позже». В итоге, ничего не решалось – они все так же не виделись, она все так же была «занята».
А позже они повздорили. Матвей даже не помнил, что случилось. Кто-то что-то сказал, и это слово пролетело, как маленькая гаечка, попавшая в сложнейший механизм: сначала все закороти́ло, а потом и вовсе остановилось. Мать перестала брать трубку. Сам Матвей устал настолько, что не находил сил, чтобы все изменить.
