Из туманной взвеси донеслось монотонное бряканье. Бряк-бряк-бряк. Металлический звук расплывался в дымке, наполняя долину призрачным эхом. Бряк-бряк.
– Корова! – глупо хихикнул Степан.
– Чичас доглядим, – Угрим обнажил траченную ржавчиной саблю. Корова – это хорошо, подумал Игнат. Дикари божью скотину не держат, значит там свои, русские люди. Может, деревенька какая или монашеский скит, где можно обогреться и отдохнуть. Бренчание приближалось, выводя их вереницей слепцов из густеющей темноты. Дребезжание, вселяющее смутное беспокойство, приблизилось, и вместо коровы секущий розгами дождь выплюнул навстречу маленькую туземную девочку с плоским скуластым лицом. Она стояла возле горелой сосны в платье из оленьей шкуры, украшенном кожаными лентами и узором из бисера, и смотрела на приближающуюся ватагу без всякого страха, будто встретить в проклятой тайге страшных бородатых мужиков – дело обычное. Побренькивал медный колокольчик, зажатый в правой руке. Левой девчонка прижимала к груди подгнившую и изгрызенную человеческую ладонь. Ребенок улыбнулся, оскалив черные острые зубы. Тьфу, мерзость какая, скривился Игнат. Он видел такое и раньше, нехристи подпиливали бабенкам зубы, такая вот особенная сибирская красота, век бы ее не видать.
– Дите! – удивился Онисим. – Вот тебе на!
– Стоять, – коротко приказал Угрим и повысил тон: – Кто такая?
Девочка прислушалась, зашевелила губами, пробуя чужое слово на вкус, и залопотала по-своему.
– Говорит, потерялась, – перевела Акыс. – Где стойбище, не знает.
– Потерялась, ага, – сплюнул Лукьян. – Тут ни единой живой души верст на десять кругом.
– Бывает и такое, – возразил Степан. – У кумы в прошлом годе сынок махонький в лесу заплутал. Думали, пошел волкам на прокорм, отпели раба божьего Дмитрия, новое дите решили строгать, а через седмицу привезли добрые люди мальца живого и здорового, ну разве ссаться под себя стал и родичей первое время не узнавал. Так ушкандыбал, стервец, ажно до Чистых болот, хорошо охотники встретились.
Акыс что-то спросила, выслушала ответ и пояснила:
– С матерью-анки собирала хумасвэл, ягоду красную.
– И где мать? – спросил Угрим.
– Майпар задавил, – Акыс помедлила, подбирая русское слово, и, не найдя, изобразила косолапого, вставшего на дыбки. – Девочка убежать и спрятаться. Когда вернуться, мать мертвый совсем. Майпар сытый, выжрать потроха и уйти. Девочка три дня возле тела сидел.
– И чего девочка жрать? – нахмурился Угрим.
– А вона, рука, – подтвердила страшную догадку Акыс.
Мужики зачертыхались. Для туземцев человечину есть, что для русского хлеб. В голодные зимы от вымирающих стойбищ за версту тянуло духом мясным, и не дай Боже в булькающее на углях варево заглянуть. Еще в царствование Алексея Тишайшего казаки из отряда атамана Федора Усова угостились вогульской жратвой, нахваливали да радовались, пока на дне котла разваренную человеческую башку не нашли. Порубили казаки людоедов, а сами, вернувшись в Тобольск, заложили Крестовоздвиженский храм, грехи великие отмолить, ибо как сказано в Писании – человекоядцам в Царствие Небесное ходу нет.
– Тьфу, волчья сыть, – Угрим передернул плечами. – Вели бросить.
Акыс прикрикнула, девочка отшатнулась, насупилась, прижимая материну руку крепче к груди, и затараторила.
– Думает, хотите мясо отнять, – давясь кудахтающим смехом, перевела Акыс.
– Маленькая баба, а уже дура, – прогудел в бородищу Лукьян.
