Может быть, пока он этого не сделал, и была разница, когда помирать – сегодня или через пять лет? Вадим порылся в себе и понял, что нет. Это не годилось тоже. Ну не построил, ну не родил. Что такого-то? Тяжести преступления от несделанного у Аллахиярова не возникало.
Конечно же, была такая штука, как страх смерти – страх полного исчезновения. Именно из-за этого страха у многих и не появляется никогда мысли о том, что без разницы – помирать вот сейчас или через десять лет.
Но с самого своего детства, с той самой поры, когда Вадим осознал, что есть смерть и что все люди умирают, откуда-то Аллахияров знал, вот именно знал – что лично ему всё это не грозит. То есть не то, чтобы он собирался жить вечно в теле Вадима Аллахиярова, нет. Он просто знал, что никуда исчезнуть не может, раз уж он есть.
О самоубийстве у него мыслей никогда не было, Аллахияров был сделан не из того материала, из которого шьют самоубийц.
Живым в землю не полезешь, как говаривал кто-то из классиков.
И по всему выходило так, что совершенно необходимо было себе хоть как-то – хоть искусственно – назначить какую-то цель существования.
Потому что пока выходило, что существует Вадим лишь для того, чтобы переводить на себя продукты питания, потреблять спиртное и сигареты, а также предметы одежды и обуви, произведённые другими людьми. Аллахияров, положим, вносил свою совсем небольшую лепту в прогресс – покупал же он всякие приблуды к компьютеру и менял время от времени свою ЭВМ на более мощную. Но это как-то совсем не успокаивало, а даже коробило ещё больше. Ведь игры были чем-то совсем уж потребительским. Ведь если еду и одежду потреблять Вадим был вынужден, то игры были, по сути, его капризом.
Именно тогда, когда жизнь перестала устраивать Вадима коренным образом, он и повстречал Юлю.
Вадим увидел какое-то движение в проёме высокого тёмного здания, которое было расположено метрах в трёхстах от шеренги.
В воротах этого здания появился всадник.
Он недолго там постоял, а затем стал неторопливо спускаться по сходням. Шеренга, в которой было ещё шевеление и бормотание, при появлении конного стихла в каком-то благоговении и стала с не совсем ясно откуда взявшимся почтением следить за наездником.
Всадник приковал и взгляд Аллахиярова.
Вадим понял, что самым главным, самым центральным событием в его жизни было сейчас появление этого всадника. Вадим удивился самому себе. Кажется, эти странные позывы возникли в результате какой-то магии, это был какой-то морок, наваждение.
Цвет кожи наездника был тёмного ультрамаринового цвета – при этом сразу становилось очевидным, что это не краска и не макияж. Ультрамарин кожи выглядел совершенно органично и настолько подходил ко всему остальному облику всадника – к сандалиям на его ногах, к ослепительной белизны шароварам, к распахнутой на груди безрукавке тонкого красного материала – что любой другой цвет кожи всадника, кажется, только бы всё испортил.
На голове наездника был повязан небольшой пёстрый разноцветный восточный тюрбан, посреди которого находился ярко-красный рубин с павлиньим пером. Аллахияров вспомнил слово «эгрет». Кажется, это было название этого украшения.
Выглядел всадник величественно и даже торжественно. Он спустился со сходен, приблизился к шеренге, встал напротив неё и замер.
– Воины, – сказал после паузы человек с эгретом.
В его голосе было столько подавляющей воли и столько какой-то влекущей, необъяснимой для Вадима силы, что по телу Аллахиярова прошла непроизвольная дрожь.
