Самовар над бездной - страница 30

При переходе из четвёртого в пятый класс гимназистам разрешили не ходить в школу в форме, но строго велели сохранять деловой стиль в одежде. В рамках этого указания (в подробностях расписанного на бумаге) каждый ухищрялся как мог: в какой-то момент Иван переплюнул всех, установив у себя на голове увесистый ирокез, за что был немедленно вызван к директору. «С тебя как с гуся вода, это я понимаю. Ты – на особом положении. Тебе никогда и ничего ни за что не будет, и ты к этому привык, – говорил директор. – Но пойми же, ты лось в лягушатнике. Раз ты лидер – будь хорошим примером. Раз ты бунтарь – то не будешь лидером…» – Иван слушал вполуха. Он был в восторге: я особенный, я в центре внимания, мне никогда не сгинуть в безвестности.

Чуть позже Иван обнаружил у себя нечто вроде суперспособности – умение в конечном счёте разгадать любую головоломку, которую он находил интересной. Он заведомо не брался за задачи, требующие знаний в математике, но любой ребус, шараду и загадку он раскалывал на раз-два. Секретом, как он рассуждал, была простая вещь: продолжать думать после того, как уже, казалось бы, потерял все возможности допытаться до правды. «Думай до конца», – если угодно, это было его девизом. В последний момент он шёл делать спортивную ставку, в последний момент перед подбрасыванием монетки говорил, орёл или решка.

Иван жутко опасался повторить судьбу своего репетитора по литературе – Нины Михайловны Ставриди, которая преподавала у его параллельного класса, и к которой он перед абитуриентской кампанией попал совершенно случайно: мама столкнулась с учительницей в магазине – оказалось, что она живёт в одном доме с ними, берёт за занятия скромную плату и имеет неплохой опыт подготовки людей к вступительным. По вечерам, почти без расписания, Иван поднимался к ней на верхний этаж, они сидели над книгами и тетрадями в пыли и затхлости. Нину Михайловну в школе не любили – за глаза называли Библиотекаршей из-за её постороннего, не педагогического образования. Она действительно была библиотечным человеком – для книг в квартире не хватало места, часть из них хранилась на балконе и на подоконниках, так что они мешали свету поступать в комнаты. Нина Михайловна не была пожилой – всего-то немного за 50, – но в ней чувствовалась дряхлость, усталость, старческое смирение. Сама она, впрочем, утверждала, что такой была с юности – может быть, поэтому, думал Иван, она никогда не была замужем («девственница» – в школе шептали даже такое), темперамент в союзе с неблагоприятной средой все эти годы продержали её взаперти – не столько физически, сколько социально: у неё почти не было друзей, на работе она была замкнута, родственники имелись только дальние. Но оказавшись на всю жизнь на маленьком пятачке, Нина Михайловна, как могла, проявляла изобретательность: писала молочного цвета пейзажи, изъездила русскую и советскую глубинку, взялась за перевод какой-то тяжеленной англоязычной книги, публикация которой на русском языке была бы огромным событием. Иван стремительно забыл название книги, а потом смущался уточнить – да и вообще после вступительных экзаменов они с Ниной Михайловной практически не общались, хотя и жили в одном доме.

14 июля 2007 года имя «Шульгин Иван Сергеевич» было зафиксировано в списках поступивших; отец Ивана поднялся к Ставриди в кабинет с букетом цветов – но она вежливо прогнала его, так как страдала от аллергии практически на все существующие цветы. Иван же тем временем хватанул как-то слишком много виски прямо из бутылки – и в яростном воодушевлении бросился флиртовать с какой-то рыжей девушкой, которая поступила на вечернее отделение, и с которой он потом почти не разговаривал (отчасти потому, что она оказалась «нашисткой»).