Самовоспоминание: путь к безусловной любви. Руководство пользователя - страница 8



(духовной практикой, путем к пробуждению). Мистер Ли хирургическим путем удалил мою систему буферов[21], чтобы я не мог (и не хотел) прятаться от того, что мне показывают.

Мой гуру[22] защищает меня и тех, с кем он сводит меня, от совокупности привычек, которые разрушили бы мою работу, учитывая предъявляемые ко мне требования, если бы во мне не был задействован саморегулирующийся механизм в виде самовоспоминания и самонаблюдения. Мой гуру был столь милостив ко мне, что обнажил, словно хирург, во мне все, что причинило бы наибольший вред мне лично и тем, кто обратился ко мне за советом и поддержкой в вопросах собственной практики самонаблюдения. Сейчас мне открылась моя внутренняя хрупкость, моя душевная глухота к другим людям, то есть недостаток эмпатии и даже бездушие, а еще заблуждение о своей компетентности – за всем этим стоит страх того, что я никуда не гожусь, моя низкая самооценка. А за этим страхом, как показало мне самонаблюдение, скрывается мой главный страх: быть отвергнутым. Меня усыновили в младенчестве. Мой страх прикрыт прозрачной вуалью, яркой декорацией уверенности. Моя жизнь пронизана ужасом.



Страх и томление

Благодаря хирургической операции мистера Ли, блестяще проведенной им на моем чувстве собственной важности, во мне появились две вещи: 1) боязнь моего чувства собственной важности; 2) страстное желание.

Много лет назад я прочитал нижеследующую цитату мадам Успенской, которая смутила меня в момент чтения и создала у меня иллюзию понимания ее слов:

Вся работа основана на бдительности. Работающий человек осознает, что он является машиной, и боится своей машины. Поэтому он наблюдает. Пока у двери стоит страж, входящие и выходящие подвергаются тщательному осмотру… Здоровая клетка выполняет эту работу сама.

«Беседы» мадам Успенской, 1

В этой только что процитированной мной давно изданной брошюре описан глубокий шок от осознания того, что чем чаще я вижу свою механичность, свои привычные реакции на впечатления, тем больше начинаю бояться бессознательного действия машины, совокупности привычек. Я осознал этот страх. Мое чувство собственной важности ежедневно проявляется с неожиданных сторон, и оно не ослабевает, несмотря на неоднократные разоблачения. Поэтому я должен наблюдать. Этот страх перед его воздействием на других и на меня, боль, которую оно причиняет им и мне, побуждает меня проявлять больше бдительности, чем когда-либо в моей жизни. Почему? Потому что боль от его воздействий невыносима – намеренное страдание.

Я боюсь того, на что я способен, когда бессознателен. Я живу в том, что Гурджиев назвал ужасом ситуации. Я вижу, что, когда я отождествляюсь с определенными «Я» во мне, я способен на что угодно, на любой вред, и я беспомощен, так как не управляю своей жизнью. Поэтому мне срочно нужно работать. И мне необходимо возложить все свои надежды на гуру и Бога.

У суфиев есть замечательное правило: «Не отвлекайся ни на один вдох». То, что когда-то казалось невозможным идеалом, теперь стало для меня невозможной необходимостью. Я не могу сделать это сам. Об этом стоит думать только при сдаче (капитуляции) перед моим Мастером. Он ежедневно шокирует меня во время моего самонаблюдения, которое служит постоянным источником угрызений совести, моей эгоцентрической бесчувственности по отношению как к другим, так и к самому себе. Это угрызение совести, проникающее так глубоко, пронзающее самое сокровенное сердце Существа, стало ценнейшим внутренним напоминанием, которое помогает мне бодрствовать лучше. Я просто боюсь спать. Я не могу себе это позволить. И все же я сплю. Мадам Успенская продолжает: