Самсон назорей. Пятеро - страница 37

– Про филистимлян?

– О нет! Про пантеру и этот мед. Ни за что не разгадают!

Самсон развел руками в некотором смущении.

– Пока тут мои родители, – сказал он, – непристойно мне задавать загадки. – Он хотел было объяснить ей настоящую причину, рассказать о назорействе, но передумал и нашел другое толкование: – У Дана не принято сыну шутить перед отцом и матерью.

Элиноар помолчала.

– Жаль, – заговорила она опять. – Я столько слышала о том, какой ты забавник на пиру. Думала эти семь дней тоже повеселиться. У нас так скучно… А твои родители останутся в Тимнате до самого конца свадебных праздников?

– Останутся сколько захотят, – сказал он коротко.

Она опять помолчала; потом спросила о другом:

– Кто такой этот торговец, бен-Шуни, который пришел с вами из Цоры? Я его знаю – мы с Семадар его встретили когда-то на этой самой дороге. Я раньше думала, что он старший слуга; но он у твоих родителей, видно, в большом почете – особенно у твоей матери.

Самсон проворчал:

– Не у меня.

Элиноар ничего не ответила; они уже были в виду первых домов Тимнаты.

– Прощай, – сказала она, останавливаясь, – я проберусь домой среди виноградников, а то конца не будет расспросам, куда ходила. – И, краснея, она спросила шепотом: – Ты больше не сердишься, Таиш?

Самсон сердечно рассмеялся.

– Мы еще будем большими друзьями, Элиноар, – сказал он, гладя ее по головке.

– Будем! – ответила она особенным, низким голосом, которого он не заметил, потому что, в конце концов, ему было не до нее.

Когда она скрылась в пыльной зелени, Нехуштан пошел с ним рядом; его затылок сильно распух, и вообще он казался не в духе.

– Вырастет хорошей девушкой, – сказал Самсон, говоря сам с собою.

Мальчик пробормотал: «Вырастет ехидна», – но Самсон не расслышал.

Уйдя далеко за виноградники, Элиноар вдруг бросилась лицом на тропинку и горько заплакала, царапая руками пыльную жесткую глину.

Так случилось, что Самсон в тот вечер задал филистимским юношам знаменитую загадку, с которой начался новый и кровавый поворот в отношениях между двумя народами – покорителями Ханаана.

Обряд венчания кончился. Самсон сидел на пиру чинно, мало ел и ничего не пил; Семадар, разносившая вино, ни разу не подала ему кубка: предусмотрительный Махбонай бен-Шуни, как-то незаметно взявший на себя должность главного распорядителя, предупредил и ее, и Бергама, и важнейших из гостей, что таков будто бы обычай Цоры – сыну не полагается бражничать в присутствии родителей. Но к концу обеда его приятели, охмелев, стали вызывать жениха.

– Мало ли какие в Цоре обычаи! – крикнул один.

– В Цоре, видно, есть и такой обычай – капать похлебкой на платье! – закричал сквозь икоту другой, совсем пьяный, указывая пальцем на забрызганную рубашку одного из «шакалов»; но Ахтур, сидевший рядом, стиснул его локоть и сказал: «Молчи».

– А у нас свой обычай, – заявил третий, – жених должен знать, что это его праздник, а не наш. Песню, Та… виноват: песню, Самсон!

– Иначе не выпустим тебя из-за стола!

– Смотри: уже темнеет – а мы тебя не отпустим к невесте!

И с хохотом они его окружили, требуя хором:

– Спой песню!

Ахтур, перегнувшись через стол, шепнул Сам- сону:

– Скажи им что-нибудь, а то не отвяжешься.

В это время Самсон почувствовал, что на него смотрят. Он поднял глаза и встретился взглядом с Элиноар, и она незаметно кивнула, указывая на плошку с остатками меда перед его местом. Самсон пожал плечами, засмеялся и загремел, покрывая пьяную разноголосицу: