– Раз хорошо ест и спит – значит, совесть чиста!
А на третий день ко мне в камеру подсадили еще одного парня с нашей Хуаппы. Назову только его кличку – Лука. На губе не хватало места, поэтому в одиночки стали сажать по два, "прессовать".
Хоть друзьями мы не были, но были в хороших отношениях. Когда закрылись железные двери, я обнял его как брата – стосковался по людям, пока сидел в этом каменном мешке два на полтора метра. Усадил его, как гостя на пенек, а сам сел на порог камеры. Нары днем поднимаются на петлях к стене и приковываются замком. Губа не тюрьма, а воинское учреждение. А спать в армии разрешается только после отбоя.
И стал жадно расспрашивать Луку обо всем. Ну как там? Как рота, как ребята? Ты за что попал? Ах, ротного послал, ну его можно, козел тот еще. Про особиста я еще не знал. Мы говорили много, откровенно и дружески. И только вечером, после ужина, он спросил меня:
– А ты за что сидишь?
– Не знаю, приехали за мной в лес, забрали прямо с роты и посадили.
– Ну, не просто так ведь, что-то должно быть причиной?
– Не знаю, потом все равно сами объяснят.
Он помолчал, а потом сказал:
– Ну, а сам, как думаешь, что-нибудь есть за тобой? Вспомни как следует. Может, ты только думаешь, что они не знают, а они уже знают.
Я постарался скрыть изумление. Мать твою за ногу! Лука, да тебя подсадили ко мне! Это могло означать лишь одно – на меня недостаточно материала и они решили, чтобы я сам на себя дал им материал через наседку-Луку.
Тут бы мне и заткнутся сразу, как только я просек, что Лука – подсадной. Но природный авантюризм взыграл во мне. Я сделал заговорщицкий вид и, наклонившись к нему поближе, вполголоса заговорил:
– Ты прав. Было у меня одно дело. Помнишь, в прошлом году на вахте у Кис-реки на болоте нашли сбитый советский истребитель. (Действительный случай, потом уже после армии я по воспоминаниям определил его тип, это был довольно редкий для Красной Армии истребитель P-40 Kittyhawk, поставлялся из США по ленд-лизу, у нас его перевооружали 20-мм пушками ШВАК).
– Ну, помню, я тоже к нему ходил тогда.
– А помнишь, тогда все порастаскали снаряды от авиапушки, а наш особист их потом отбирал у солдат.
– Да, было, кого-то даже хотели посадить за хранение боеприпасов.
– Так вот, я только тебе, как родному. Я тоже припрятал с два десятка таких снарядов.
– Ну! Ты даешь, однако. И где же ты их спрятал?
– За ротным туалетом, от дальнего угла в двух шагах.
– Это где бочку с тухлой треской выкинули?
– Да, как раз под ней. Неглубоко, всего на полметра закопал. И вот, тогда ж белая ночь была, чую – кто-то смотрит на меня. Я оглянулся, но только успел увидеть, как какой-то солдат за угол казармы забежал. Вот я и думаю, что тот, кто видел, как я снаряды прячу, заложил меня, потому я и здесь.
А на следующий день меня вызвали к начальнику губы Медведчуку.
– Где снаряды от авиапушки?! – заорал он сходу.
– Какие снаряды?
– Ты мне тут ваньку не валяй! Наш караульный с наряда стоял под дверями вашей камеры и все слышал!
Это он так Луку маскирует, чтоб я не догадался, откуда дровишки. Ну, про караульного вы кому-нибудь поглупее расскажите. Я-то знаю, кто накапал.
Я не знал лишь, что всю ночь отделение губарей рыло землю под бочкой возле ротного туалета у нас на Хуаппе. Под утро их привезли обратно в Софпорог, злых и невыспавшихся. Если б я не был под следствием, быть бы мне жестоко битым.
