– Глядите-ка, наш беспечатный очнулся, – послышался голос одного из солдат.
Гнедой жеребец под ним фыркал, стряхивая с мокрой гривы капли.
– Слава Создателю! – отозвался второй. – Я уж боялся, помрёт по дороге.
Всадников, сопровождавших повозку, было семеро. Аринд отвёл от них взгляд и посмотрел на Саора. Кровь из перерезанного горла пропитала косу седых волос и струйками стекала в щели меж досок. Покрывание беспечатных каралось смертью, но учитель никогда не попрекал Аринда тем, что из-за него мог раньше времени слечь в могилу. Он брюзжал и часто бывал недоволен, но за грубостью скрывал привязанность и стариковскую ревность.
Закончились долгие годы учёбы и зимние вечера, когда отец и учитель беседовали за бокалом крепкого вина. Последний урок прервался на середине, главное наставление не успело прозвучать. Бульмун не узнает о чудном изобретении, а в подземной лаборатории, ставшей Аринду вторым домом, скоро появится новый хозяин. Со смертью Саора мир как будто сократился вдвое.
К утру стало невыносимо холодно. Аринд кутался в оставленный чистильщиками плащ и дрожал до тех пор, пока повозка не миновала городские ворота. За ними не было и намёка на непогоду. Аринд щурился, с удивлением разглядывая пронзительно-синее небо над головой. Ясные дни на Энсердаре случались раз в несколько месяцев и тут же сменялись чередой затяжных дождей, от которых осень казалась бесконечной. Ещё несколько мгновений назад Аринд наблюдал за жухлыми полями и скелетами деревьев, терявшими обноски последних листьев, а теперь вокруг благоухали цветы. Яркие венчики вторили красным кустарникам и деревьям с пушистой, будто посеребрённой листвой.
Впереди каменным гигантом возвышалась арка, увенчанная полуразрушенной скульптурой королевского наместника. Телега ехала по широкой дороге, выложенной мозаичным узором. За фонтаном в виде переплетающихся змей сиял белыми фасадами Дом Совета. Аринд не видел его раньше, но ещё издали прочёл выгравированное название. Осень выпила соки из растительности острова, но в столице было тепло, и здание утопало в зелени. Две башни, устремлённые в небо, казались почти невесомыми из-за множества окон. Из стен выступали резные пилястры. Бордовая черепица блестела на солнце.
Через некоторое время лошади остановились, и солдаты принялись отпирать клетку. Аринда вытащили наружу, ноги затекли, и он едва не потерял равновесие, оказавшись на земле. У главного входа поблёскивали отполированными доспехами стражники, а перед мраморной лестницей красовалась на пике изуродованная голова мужчины. Опухшие веки были опущены. Спрятанные в густой бороде и усах губы слиплись от запёкшейся крови, бордовые струйки засохли на древке и испачкали белый мрамор. Лицо, покрытое ссадинами и иссиня-фиолетовыми кровоподтёками, напоминало один большой синяк, но Аринд узнал в нём отца. Колени подкосились, мир за мгновение съёжился до стука сердца в собственной груди.
– Пошевеливайся! – рыкнул кто-то из солдат, в спину упёрлось древко копья.
Аринд двигался как заторможенный. Из головы мгновенно выбило все мысли, кроме одной: «Он мёртв».
Происходящее казалось затяжным кошмаром, из которого хотелось скорее проснуться. Аринд считал шаги, ожидая пробуждения. Он никогда не плакал. Даже будучи ребёнком, когда пугался или ранился. Не от крепости духа или чёрствости, а из-за микстуры, которую в детстве капали ему в глаза, чтобы приучить к дневному свету. Горечь от потери копилась глубоко внутри и разъедала душу.
