Сарабанда - страница 7

Вот если есть вдруг странное желание воспользоваться не двумя, а тремя словами, то сразу добавляются наречия, прилагательные, чувства. Мысли приобретают глубину и законченность: Сегодня хорошая погода. Получил большие деньги. Мотор работает хорошо. Сними свое платье. Позвонила тетя Клава и т. д. И, если задуматься, писать и говорить надо именно так, без лишней болтливости и сентиментальности. И не надо возражать мне, что, чем длиннее ваше предложение, тем оно лучше. Хорошо, хорошо! Но начало забывается к концу, и уже не помнишь, к кому относится слово «дубина» – к забору, к соседу, или Цветаевой. Ну что вы скажете, к примеру, о таком предложении: Ранним июльским утром сосед за зеленым забором, читающий взахлеб толстый том Цветаевой с чаем с вишнями, оказался просто дубиной??

Просто много слов, и весь смысл безвозвратно утерян. Правильно писать короче и яснее: Стояло утро. Дело было в июле. Сосед сидит за забором. Он читает книгу. Книгу написала Цветаева. Сосед – дубина. Здесь уже все ясно, и нет никаких двусмысленностей, хотя кое-что можно было бы и сократить в последнем варианте. Цветаева тут явно не причем, да и июльский забор – тоже.

Харитон подумал, что ему тоже неплохо было бы почитать Цветаеву или съездить на дачу. Хотя сейчас там так много снега, что калитку не откроешь. И с теплом он ничего не может придумать. Надо было, конечно, сразу в центре дома закладывать печку. А что сейчас получилось? Голая тонкая фанера, стена к стене, развернуться негде, и все – от жадности, или от бедности. Фундамент надо было бы делать не 4 на 4, а 8 на 8, или даже 10 на 12. Тогда бы и печка приличная вполне могла бы поместиться в центре. А то сейчас если начать ее выкладывать, то места для кроватей совсем не останется. Харитон с грустью подумал, сколько сил было потрачено на эту дурацкую буржуйку. Трубу из семи кусков пришлось выводить в окно – уродство да и только. Теперь ее разобранные блестящие колени лежат в сарае.

В дверь позвонили. Верх с крышкой – в одном углу, колени – вдоль стен, а тяжелая чугунная топка все время путается под ногами, а ведь так просто ее не поднимешь.

– Кто там?

– Это по объявлению.

Ножницы как всегда куда-то затерялись. Вначале она посмотрела в ванной, потом пришла на кухню, обошла все полочки и подставки. Наверное, дедушка куда-нибудь засунул. Она зашла к нему в комнату и споткнулась о тяжелое кресло, обтянутое потертой до белого кожей. Кое-где сквозь раны торчали ржавые пружины, и нужно было иметь особое чувство, чтобы при посадке они не впивались в бока, в ноги и в нежное. Верочка любила на ходу провести ручкой по темно-коричневой резьбе на спинке кресла, которая листьями поднималась вверх, а наверху в середине листья превращались в голову старого ворона, и когда дедушка сидел в кресле, немного боком из-за пружин, склонив голову, казалось, что ворон докладывает ему о положении на фронтах, о карточках, о новых арестах врагов народа, о новых происках империалистов и о богатом урожае вишни, который ожидается следующим летом на их дачном участке. Дедушка молча слушал, качал головой, и его глаза уходили далеко в прошлое, и трудно было представить, что когда-то именно он гонял на новом американском мотоцикле по Петровке, распугивая голубей и последних монахинь в соседнем монастыре.

Ножницы валялись рядом с ножками этого старого деревянного зверя. Еще немного, и он захватит их когтями и не отдаст. Верочка подняла их и вернулась на кухню. А может, позвонить прямо сейчас? Половина шестого – они, наверное, еще работают.