– И что, во всех нас есть золотой колос? – не унимался я.
– Золотое зерно в колосе, – поправил меня Вернидуб.
– И что мы будем делать, когда поднимемся?
Вернидуб в это время переглянулся с Задеригой. Оба усмехнулись.
– Любить Сарифию не обязательно, но правильно относиться к ней – необходимо, – усмехнулся Задерига, глядя на меня.
– Догадался уже. Что вы меня все разыгрываете?
– Ты внимание выше пояса подними, а то оно у тебя частенько между ног болтается. Сила скоро тебе пригодится, – отметил Вернидуб, поднимая голову вверх и щурясь от солнца, выглянувшего из-за тучки. – Долго не пробудем здесь. Дело надо сделать так, чтобы никто нас не увидел, а то опять небылиц наплетут…
Батька намекал на молву, предписывающую ему связь с нечистой силой и прочие чудеса. Причем каждый, кто что-то говорил о Вернидубе, привирал свое и в результате случай обрастал такими подробностями, что батька выступал, чуть ли не могущественным колдуном, которого слушались духи, нечистая сила и черти. Естественно такой огласки Вернидуб не хотел. Лекарь он был, несмотря на годы, один из лучших на Запорожье и далеко за его пределами. Дело свое знал, да не всякого лечил…
– Вроде никого вокруг, – оглядевшись, предположил Задерига.
– Тогда поднимайтесь за мной. Сарифия нас заждалась.
Батька резво взобрался на холм, осмотрел с высоты, щурясь, не видно ли кого, но степь была пустынна. Хорошо было на вершине холма, привольно и как-то необычно, как будто ты ступил на территорию, чем-то отличную от той, что была у подножия холма.
Обернувшись к каменной мадонне, Вернидуб внимательно на нее посмотрел, и уведомил:
– Страж приветствует нас, говорит, чтобы чувствовали себя, как дома, но не забывали, что в гостях. Здесь его место. Лучше, если не готов, не приближаться близко.
– Это насколько не приближаться? – вырвалось у меня.
– На пять-шесть шагов, – охотно пояснил Вернидуб.
– А то, что будет? – не умолкал я.
– Хватить сотрясать воздух. Делом займемся. Я ведь не зря тебя сюда привел. Кое-что показать нужно. Да и Сарифия сегодня благосклонна к нам. Обычно она от камня, – Вернидуб жестом указал на статую, которая сложила руки чуть ниже пояса, – не отходит, а сегодня что-то погулять решила…
– Ничего не вижу, – признался я. – А ты? – повернулся я к отцу.
Задерига лишь по усам рукой провел, но ничего не сказал.
– Не хочешь ты видеть, не настроен, поэтому и не воспринимаешь то, что возле тебя находится, – сделал вывод Вернидуб. – Ты расслабься, но будь внимательным, позволь себе видеть и слышать так, чтобы воспринять потаенное. Главное, ничему не удивляйся. Что увидишь, воспринимай спокойно. А то ты неуравновешен и чрезмерно недоверчив.
Я постарался сделать так, как сказал батька.
– Можешь даже глаза закрыть, но внимание не ослабляй, – раздался издалека, хотя батька был рядом, его голос.
Когда ты внутри умолкаешь, снаружи начинает говорить степь. Она тысячами запахов и звуков охватывает тебя. Ты начинаешь слышать шепот трав и говор рощиц, течение речушек и полет птиц. Это сложно передать словами. Надо, как говорил батька, учиться слышать и слушать, смотреть и видеть. Чтобы овладеть этим искусством сполна, нужны годы. Просто так само по себе в тебе ничего не возникает и не появляется. Зато мир, открывающийся тебе по мере того, как ты делаешь определенные шаги, навсегда остается с тобой. С одной стороны, этот мир поражает своей красотой и разнообразием, обилием красок, а с другой, чем больше ты видишь и слышишь, – ты начинаешь понимать все отчетливее, куда движется мир и ты с ним…
