— Только попробуйте, — сквозь стиснутые зубы прошипела я и с ненавистью посмотрела на каждого в этой комнате, особое внимание уделив иуде Мусе.
— Не попробуем, если сделаешь все, как тебе велят, — деловито выдал он. В его глазах плескалась торжество, сегодня он был на коне. Но это сегодня, на очень короткий срок, потому что я никогда не забуду о пистолете, направленном в мою маму, — самого дорогого человека на земле. Я буду мстить. И плевать, что мы одной крови, теперь противно даже думать об этом.
— Ну так что? — Муса ждал от меня ответа, а я лишь хотела придушить ублюдка. — Ну, раз молчишь, то, как у вас там говорят: молчание — знак согласия? — Как же раздражала его физиономия! Еще чуть-чуть, и не сдержусь, но я закрыла глаза, и тут же передо мной всплыл образ мамочки.
И надо бы что-то сказать, но я и слова вымолвить не могу, только желаю выплеснуть свою ненависть, которая, думаю, и так прекрасно читалась в моих глазах. Признавать правоту Мусы и падать к его ногам я точно не стану, не смогу... Я лишь крепче сжала кулаки, терпя это безысходное унижение.
— Где благодарность, девочка? — дядя вновь поддел меня. — За уважаемого мужчину и самого завидного жениха выходишь. Это гордость и честь для тебя и всех нас! — он был в приподнятом настроении, ликовал, будто сам за Сармата выходит, но ему этой «радости» не понять — ведь именно мне уготована участь стать женой огромного, вечно хмурого мужика.
— Может, сами тогда за него выйдете? Раз такая честь, — не удержалась я все-таки от маленькой колкости, хотя месть моя еще только впереди...
— Э, нет, дорогуша, наш господин выбрал именно тебя. А мы вольны лишь подчиниться и пользоваться всеми преимуществами...
— Преимущества, значит, — вместо бойкого ответного словца мое сердце кольнула ужасная обида, заставившая предательскую слезу скатиться по щеке.
— Это дело десятое, — он отвел свои бесстыжие глаза, но мне и так все было понятно. Жаль только, что поздно. — Давай надевай свой наряд, у тебя этот, эм-м… по-вашему девичник. Быстро проведем обряд и отдыхать, завтра тяжелый и важный день для двух величайших родов, что наконец породнятся.
Муса вознес благодарность богу и ушел. Он видел только свой личный успех и непонятную славу рода, совсем не замечая слез родной племянницы. Бессердечный ублюдок, я доверилась тебе, приехала, несмотря на упреки и косые взгляды, а ты...
Я продолжала молча стоять, пока эти предатели покидали мою комнату. Остались только бабушка и Нарин. Старушка хотела прикоснуться к моей щеке, чтобы вытереть слезу, но я резко отпрянула от нее.
— Мерзость! Вы все мне противны, — в сердцах выдала я женщинам.
Нарин не обратила внимание на мои слова. Она тоже плакала, вот только непонятно отчего, — это ведь не ее продают, как кусок мяса. Мне протянули ненавистное платье, на котором я бы с радостью потопталась, попытались дотронуться до моего плеча, чтобы помочь раздеться, но тут я уже не выдержала и закричала, давясь собственными слезами:
— Не трогайте! Не трогайте меня своими грязными руками! Вы... обе, я ведь... я старалась с вами подружиться, хотела считать вас семьей… — мы плакали втроем, но верить я могла теперь лишь своим слезам. — Лгуньи! Выйдите! Прочь!
Я кричала, терзая в руках это ужасное платье. Вспомнила про бабушкин подарок, сорвала с волос золотые лепестки и кинула их прямо на пол, подальше от себя. Бабушка осела на кровать, вот только мне было ее больше не жаль, ибо меня совсем никто не пожалел.
