– О Господи! Синьора Алехандра, теперь вы начнёте воспитывать меня и кормить кукурузной кашей!
Они смеялись, обнимались и нежно клялись друг другу в вечной дружбе.
Артём охотно поверял Сашеньке хитросплетения своих странноватых романов, рассказывая про интриги, ревность и адюльтеры друзей. В их компании, где все давно уже не по одному разу поменяли своих партнёров, Сашу знали и не стеснялись. Поначалу она чуть нервничала среди этих занятых друг дружкой высоких интеллигентных мальчиков, но потом привыкла, и ей уже не казались странными ни их мягкие, влажные интонации, ни показная хрупкость, ни порой наигранная, шаблонная вульгарность. Они водили её на прогоны новых спектаклей, приглашали на шумные загородные вечеринки, где от знакомых экранных лиц реальность лихорадило красноватыми полосками помех: «Ой, не пей столько, Саша! Мы тебя не довезём, ей-богу!» Они звонили ей домой со своими жалобами и проблемами, желая получить дружеский совет или одобрение. Она утешала их и благоволила им, позволяя даже слегка ухаживать за собой, ибо в ухаживаниях этих не было ничего кроме искреннего приятия и симпатии. И они стали её друзьями даже в большей степени, нежели друзьями Артёма.
– Гендерная метаморфоза, – бурчал он, прислушиваясь к телефонному разговору Сашеньки с кем-то из их компании, – сущий парадокс человеческой природы. Ты для них безобиднее в качестве собеседника, нежели я. Со мной они внимательно взвешивают каждое слово, а с тобой болтают, как подружки после выпускного.
– Можешь не подслушивать, если тебе это так неприятно, – с улыбкой шептала Саша, зажав трубку рукой, – мне рассказывают секреты.
«Это книжка о любви», – говорил ей Митя, парень, в которого она оказалась понарошку влюблена на втором курсе. Он проводил пальцем по её позвоночнику прямо на лекции, и мурашки рассыпались от макушки до икр, с шелестом радиопомех, заглушая то, что говорил профессор Дубов.
– Потоцкая, проснитесь, на зачёте будете иметь бледный вид!
Все смеются, включая Митю, который откидывается назад, на спинку аудиторной скамьи, и сводит руки на затылке в замок, потягиваясь. Он был хорошо сложен – пловец, с ранней, вовсе не по возрасту сединой, голубыми глазами и пухлыми губами. Сашеньке такие никогда не нравились, но тут она ничего не могла с собой поделать. Его зов был сильней ее предпочтений в мужчинах. Наверное, он спал со всеми симпатичными и «так себе» девочками курса, но разве это что-то меняло? Сашенька не собиралась за него замуж, она вообще не собиралась замуж в ближайшие годы.
Мите нравилось, что Сашенька не заставляет его признаваться в любви и не требует постоянного присутствия, потому он просыпался рядом с ней чаще, нежели с другими. Делал зарядку в Сашенькиной прихожей, приседал и подтягивался на турнике, установленном еще папой. Они вместе завтракали бутербродами, растворимым кофе и ехали в институт. Иногда они даже держались за руки на эскалаторе.
Он был неглупый, этот Митя. Его родители жили в Петрозаводске, работали в тамошнем отделении академии наук, что-то, кажется, преподавали. Мальчик с детства читал, разбирался в музыке, немного рисовал, немного играл на гитаре. Конечно, собрал группу, репетировал в общаге, чем навлекал на себя естественный гнев коменданта. Странную они музыку играли, Сашенька такую не слушала. Ей не нравилось, когда поют на русском языке, это отвлекало от нот и, по её мнению, маскировало неумение играть на инструментах.
