Сашка. Отпуск по ранению - страница 32



Зина откинула одеяло свободной койки, но Сашка запротестовал – куда он такой грязный да на простынь, так пока приляжет. Зина помогла скинуть ватник, и он присел.

– Отдыхайте, раненый. Сейчас принесу что обещала, – сказала она и выскользнула из палаты.

Сашка огляделся, знакомых вроде нет. В их первой роте последнее время все чаще убивало либо ранило тяжело, а здесь все легкораненые – кто в ногу, кто в руку.

– Ну, как там ? – спросил один, раненный в ногу. – Наступать фриц не думает?

– Вроде нет. А там кто его знает.

– А тут паникуют. Кто ходячие, сразу в тыл мотают. А мне вот на костылях далеко не уйти, сижу, жду у моря погоды…

– Кормежка как? – поинтересовался Сашка. Ни раны, ни уколы, ни волнения не забили противно тянущего из нутра ощущения пустоты.

– Не густо. Та же пшенка. Только с хлебушком.

Сашка вздохнул, ладно… Зато в тепле, в сухости и в покое, а со жратвой перетерпеть можно.

Пение безрукого на всех нагоняло тоску, но как ему скажешь? Понимали, мучается человек и от боли, и оттого, куда же ему теперь без двух рук-то? Куда? И собственные ранения казались пустячными, а о том, что ждало их после выздоровления, не задумывались, привыкли на фронте жить часом, а то и минутой.

Сашка прилег, не раздеваясь, – ну, оторву минуток шестьсот! – но сон не приходил.

– А я тут, в санроте, останусь, – сказал он, воображая, как месяц целый, никак не меньше, будет он с Зиной вместе.

– Ну и дурак! – Раненный в ногу погасил чинарик о спинку койки и сплюнул. – Чем дальше в тыл, тем со жратвой лучше. И вообще чем подальше отсюда, тем спокойней… А ежели немец попрет? Прихлопнет запросто. Сам знаешь, сколько народу на передке, раздавит сразу.

– Не раздавит. За Волгой людей много. И танки даже есть.

Вошла Зина и, подойдя к Сашкиной кровати, сунула незаметно ему под подушку пачку махорки.

– Не спишь почему?

– Сам не знаю.

– Я к вечеру высвобожусь, приду. Надо спать, раненый, – досказала громко.

Сашке донельзя хотелось прикоснуться к ней, взять ее руку в свою, погладить, но при народе неудобно, да и видел он, не хочет Зина открываться при посторонних.

– Приду… – Зина поглядела на него каким-то особенным, обещающим взглядом, от которого бросило Сашку в жар.

Разговоры в палате плыли тихие – кто о доме, о родных, кто о прошлой жизни на гражданке, о войне не говорили. Только гадали, дадут ли на майский праздник водочки. Уж больно хотелось всем забыться хоть минутно, смыть хмельком воспоминания о фронте, о смертях, о крови, о погибших товарищах. Под них Сашка и задремал.

Очнулся он от шума отодвигаемых табуреток, скрипа коек и, когда открыл глаза, увидел, что почти все раненые стоят. Он тоже вскочил и вытянулся… В палату вошли врач, делавший ему перевязку, тот самый старший лейтенант и комиссар бригады.

Комиссара Сашка видел только раз, на формировании, и еще тогда показался он ему больно неказистым для такой должности – и ростом невысок, и шинель не подогнана, мешком, видать, не кадровый, а из запаса комиссар, а сейчас в сравнении с видным, подтянутым лейтенантом и совсем не смотрелся.

– Сидите, товарищи, сидите, – поспешно сказал комиссар, обводя всех внимательными и, как показалось Сашке, добрыми глазами. – Как самочувствие?

– Обыкновенное. Отдыхаем со всеми удобствами. Только еды пока не хватает, – ответил за всех раненный в ногу.

А Сашка подумал: сказал что лейтенант комиссару или нет?