Сашка. Отпуск по ранению - страница 31

Сашка поглядел на Зину – изменилась она. И не только что побледнелая и похудевшая, а что-то новое в лице и глаза беспокойные.

– Ну, как ты тут?

– Что я? О себе расскажи.

– Что рассказывать? Видишь, живой я…

– Вижу, Сашенька… И не надеялась. Раненые такое рассказывали – сердце холодело. Спрашивала о тебе всех, а смешно, фамилию твою не знаю, в какой роте, в каком взводе, тоже. Никто ничего толком мне ответить и не мог. А целых два месяца… Господи, хоть весточку какую прислал с кем.

– Не до того, Зина, было… – Он опять взглянул на Зину. – Досталось и тебе, вижу. Скулы-то подвело.

– Вначале, когда первые бои шли, раненых была уйма, уставали очень. Сейчас чуть посвободней стало, так о тебе думала, как ты там…

– Думала-таки?

– А как же?.. Спас ты меня тогда, – сжала она легонько Сашкины пальцы.

– Ну, об этом ты не поминай, – перебил Сашка, а потом, помолчав немного, спросил: – А зачем он приходил в перевязочную-то?

Повернулись его мысли на происшедшее. Все же неудобь вышла – старшего лейтенанта да на «ты», да матом… Не то что Сашка боялся – чего ему бояться, когда самое страшное позади, – но не по себе как-то было. Ведь Сашка боец дисциплинированный, а тут вот как получилось…

– Ты про кого? – спросила Зина.

– Да про старшого этого.

Зина замялась как-то, и он заметил это.

– Кто его знает? Зашел зачем-то… Не помню.

– А ты вспомни, – не отставал Сашка.

Зина помолчала в нерешительности, а потом сказала:

– Ладно, скажу, все равно узнаешь. Завтра же Первое мая. Так приглашал в штаб на вечер…

– На вечер? – недоуменно протянул Сашка.

– Да, на вечер. У них там патефон есть, баян… Танцы будут…

– Какие танцы! Врешь, Зина! Быть этого не может! – почти выкрикнул Сашка, и шатнуло его даже.

– Может, – ответила Зина. – Еще как может, Саша. Не пойду я, не волнуйся. Еще до тебя отказала.

– Погоди. Как же это так… – все еще не приходил в себя он, все еще не укладывалось у него в голове услышанное.

Шагов пятьдесят они прошли, и только тогда смог Сашка осмыслить, что тыл есть тыл, конечно, и у него своя жизнь, что ничего, в сущности, нет зазорного, что будет праздновать он Первомай, что из какого-то НЗ будет и выпивка и закуска… Но то умом, а душой принять этого он не может. Ведь, что ни говори, бригаду-то почти всю побило… До праздников ли тут, до вечеров ли?

– Успокойся, Саша, успокойся. Не пойду я, – говорила Зина, видя, что у Сашки подрагивают губы, а лицо будто почернело.

– Да, не ходи, Зина, – строго так сказал он. – Понимаешь, нельзя это… Веселиться нельзя, когда все поля в наших! Понимаешь?

– Понимаю, конечно. Не переживай ты. Сейчас уложу тебя на коечку, отдохнешь, поспишь… Хлеба принести тебе? У меня есть немного.

Сашка проглотил слюну, но отказался. Еще не хватало, чтобы он Зину стал объедать. Вот табачку бы… Кончился у него.

– Есть у меня, – радостно сообщила она. – Девчата на сахар меняли, а я оставила пачку…

– Надеялась все же, что вернусь я?

– Не очень, Саша, – как-то серьезно ответила она. – Но все же надеялась. Как без надежды-то?

Изба, к которой подвела его Зина, была большой, на две половины, и в просторной комнате стояло коек двенадцать – с одеялами и простынями! Даже не верилось Сашке, что ляжет он сейчас в настоящую постель.

Встретила их заунывная, тягучая песня, которую не то пел, не то выстанывал сидящий на койке и медленно раскачивающийся из стороны в сторону раненый – одна рука по плечо отнята, другая без кисти. Этот отвоевался вчистую.