Сашкино детство - страница 12
Кусок леса в этом месте назывался Городок, а люди ушли выше по реке, и их село было когда-то таким большим, что кто-то, упершись в землю покрепче ногами в небеленых портах и, раскинув, что есть мочи, руки, восхищенно выдохнул: «Селище!». И этот кто-то, глядя на дома в Маринкиной деревне, крепче которых не было на всем белом свете, то есть ни за десять верст, ни за двадцать, ни даже за сорок, потрясая кулачищами, радостно сказал: «Дворищи!».
Так и глядели друг на друга через реку Селище с Дворищами, укрытые спускавшимся с холмов лесом, и казалось, не будет ему конца – как и не будет иной жизни. Но это обман, как трава над головой, и в ту, другую, жизнь уедут сегодня надоедливо радостные Маринкины сестры.
Маринка сама перевезет их через реку, с плывущими по ее глади облаками, оставит челн у большого камня, пойдет с девочками вдоль реки по тропинке, у раскалывающихся от старости лип посадит сестер в рейсовый «пазик», помашет, зачем-то улыбаясь, рукой: «До свидания, до следующего лета!», – а потом пойдет по той же тропинке обратно, но уже одна. Одна, потому что родители ее отправили к бабушке на целый год, а сами уехали в Африку – строить дорогу.
– И зачем так далеко строить? – нередко ворчала бабушка. – У самих грязи по колено…
– Бабушка! – Маринку ужасала озвученная крамола. – Это же братская помощь!
– Да, братья у него (бабушкиного сына) в Африке сыскались!
Маринка переживала за политическую недальновидность родного человека.
Бабушка зовет всех обедать, Маринка выходит из своего убежища, так и не найденная. В доме окошко открыто еще по-летнему, ветер гонит прочь тюлевую занавеску, обнажая выцветшее небо, и солнце роняет на пол тусклые блики. Бабушка беспокоится, что простынет суп, и захлопывает окошко, занавески, раздуваясь бессильно, опадают, волоча за собой по полу дырявые тени.
Суп этот, предмет бабушкиного беспокойства, в котором Маринка задумчиво водит ложкой, – всего лишь водица, где с белыми кубиками картошки и оранжевой морковки плавают бесцветные ошметки грибов. И где тот подосиновик с маленькой круглой шляпкой, что она нашла, раздвинув мокрую зеленую траву, когда утром, рано-рано, они шли через поляну в лес, сбивая с травы росу и оставляя за собой четыре вьющиеся яркие тропинки? Под глянцевыми от воды сапогами, шурша, путалась трава, и голос тети Веры звал откуда-то из чащи:
– Девочки! У-у-у-у-у, девочки!..
Глухо капала вола, стекая с иголок елей на земляничные кусты без ягод. Девочка задевала ветку – и сыпался на лицо и руки короткий холодный осенний дождь. Они долго бродили, не видя друг друга, аукались, а потом у огромного замшелого валуна, у разоренного опустевшего муравейника вдруг появилась тетя Вера и сказала, что всем пора домой. Туман таял, они уходили из леса, унося по тяжелой корзинке, и в нее падали листья, засохшие зонтики сныти и бубенчики горького чернобыльника.
Маринка целовала сестер – и все: нет их. Осталось только легкое облачко пыли на дороге, но и оно быстро осело – как и затихло урчание пропавшего вдали автобуса. Девочка побрела вдоль берега к лодке. Вот там, на другом берегу, зажатые рекой и лесом, отделенные от мира пургой, ледоставом и ледоходом, будут они жить вдвоем с бабушкой. И вся-то их деревня – три дома. На одном краю она, на другом – Люська с родителями, а посередине – тетка Катя. Вот вам и Дворищи. А тут еще через три дня школа новая…