На пятом кругу – я даже не успеваю понять, как так вышло, – он обещает сводить меня в места, куда с туристами не попадешь. В то время мне все обещали сводить туда, куда Макар телят не гонял, где ни один турист не был и не будет, да и охотники нечасто заглядывают. Следующим летом звони – договоримся, коня тебе найду хорошего. Конечно, я соглашаюсь. Сколько таких уговоров уже было – но можно же помечтать. Все эти места, в которые никак не попасть с группой на хвосте. Когда я думаю о них, у меня подрагивают руки и сладко замирает внутри. Секунду-другую я позволяю себе воображать, что, может быть, с ним – именно с ним – все срастется. Потому что он пришел сюда один. Потому что у него такие тоскующие – как будто о чем-то большем – глаза. Я позволяю себе думать, что он хотел бы соскочить с набитой тропы, и, если ему нужен повод, – почему бы мне не стать им?
Телефон у меня всегда с собой – часы, камера, а вдруг красивое? Или вот – записать. Он диктует мне номер. Говорит: запиши меня «Андрей Таежник», – и я послушно записываю. Мы, конечно, оба знаем, что я никогда не позвоню и мы никуда не пойдем. И этот новый контакт в телефоне – не контакт, да и Андрей – не Андрей. Это так, для чужих, чтобы не ломали языки об настоящее имя, зачем эти сложности.
И контакт не контакт, и Андрей не Андрей, и Форелька не Форелька. Я вспоминаю, что никогда не сойду с нахоженных троп, и настроение портится. Меня раздражают развалины бани и Андрей Таежник, который никогда не пришел бы сюда, если бы не рыба. Я вижу, как он посматривает на близкую воду, склоняет голову, прислушиваясь, – там сетка перекрывает вход в маленькую бухту, и, кажется, она уже не пустая. Наверное, он хочет, чтобы мы свалили уже, чтобы проверить.
Илья, наверное, думает примерно о том же: настоящего в том, что происходит, нет. Вялые реплики, полуопущенные веки, затертые ритуальные фразы. Но, пока я бешусь, Илья, который знает много, но хочет знать еще больше, спрашивает. Илья хочет знать настоящее имя озера. И – чудо – Андрей его знает. Больше того – Андрей оживляется впервые с тех пор, как мы подошли к его костру.
Илья благодарит, приняв к сведению. Я же – повторяю, чтобы лучше запомнить; повторяю неверно, и Андрей поправляет нетерпеливо и горячо. Я пробую и пробую, непривычный звук зарождается где-то в самой глубине рта, ближе к горлу, и мне кажется, что получилось, но Андрей все еще недоволен. Почему-то ему очень важно, чтобы я произнесла имя озера правильно. Я не противлюсь: эти слоги приносят мне чудну́ю радость, родственную удовольствию от пения.
Имя озера висит между моим сжатым небом и сдвинутым к горлу языком, но узнанное в одном походе может стереться в следующем. Для надежности я хочу его записать. На второй букве я спотыкаюсь, не зная, что выбрать. Пишу «о» и в скобочках – «ё». Андрей заглядывает в мой экран.
– Что ты маешься, напиши нормально, – говорит он. Я недоуменно поднимаю глаза. – Ну «о» под двумя точками, не знаешь, что ли?
Теперь знаю. Только где я найду «о» под двумя точками?
– У тебя что, алтайских букв в телефоне нет? – спрашивает Андрей. Мне вдруг становится так стыдно, что кровь бросается в лицо и слезятся глаза. – Как же у тебя их нет…
Я молча горю, мое лицо сгорает в темноте.
– Да чего ты до нее докопался, – вмешивается Мишка. – У кого они вообще есть?
Андрей гаснет резко, как огонек зажигалки, и теряет ко мне всякий интерес. Нарочито неторопливо разливает водку. Илья уже клюет носом, так что Андрей заговаривает с Мишкой. Теперь я точно вижу: ждет не дождется, чтобы мы ушли, да и приходу нашему был не рад, просто вежливый. Мы тут в тайге все вежливые.
