Сборник «Последний стих» - страница 11

И снизу лёд, и сверху

И снизу лёд и сверху – маюсь между, —

Пробить ли верх иль пробуравить низ?

Конечно – всплыть и не терять надежду,

А там – за дело в ожиданье виз.

1980г.

Такого количества откликов на смерть поэта не было никогда. Количество стихов памяти поэта, была такое, что можно было издавать отдельный том. Такой самиздат, отпечатанный на старой машинке, я увидел уже в начале 80-х, из них позволю выбрать два.

Первое стихотворение, сына поэта 17 летнего Никиты Высоцкого

Пророков нет в Отечестве моем

А вот теперь ушла и совесть.

Он больше не споет вам ни о чем

И можно жить, совсем не беспокоясь.

…………

Булат Окуджава

О Володе Высоцком я песнь придумать решил

Вот еще одному не вернуться с похода.

Говорят, что решил, что не к сроку свечу затушил.

Как ушел, так и жил – а безгрешных не знает природа.

……….

_____________________________________________________________________________________

ГОЛОДНЫЙ

Михаил Семёнович

(Эпштейн)

24 декабря 1903г. – 20 января 1949г.

Советский поэт, комсомольский лирик, мастер идеологически выверенных вирш.

Если бы история советской литературы была цирком, Михаил Голодный занял бы почётное место на трапеции между клоуном-агитатором и жонглёром лозунгами. Родившись Эпштейном в черте оседлости, он, подобно удачливому фокуснику, сменил фамилию на «Голодный» – звучно, пролетарски и без намёка на пятый пункт. Революция открыла ему двери, которые при царе были заколочены гвоздями антисемитизма, и юный Михаил ринулся в новую жизнь, вооружившись комсомольским билетом и стихами, от которых у станка плакали даже безотказные шестерёнки.

В Москве, этом Вавилоне советской словесности, Голодный быстро смешал карьерную лестницу с эскалатором метро. Стал литературным функционером, переводчиком (языков не зная, но свято веря, что «Интернационал» звучит одинаково на всех наречиях), и автором стихов, где рифма «родина-единая» считалась верхом эстетики. В 30-е, когда коллеги исчезали, как чекистские тени, Михаил ловко танцевал на краю пропасти, обличая «врагов народа» с таким пылом, будто сам их и выдумал.

Великая Отечественная застала его в роли фронтового корреспондента. Его статьи, словно артобстрел, гремели на страницах газет: «На Берлин!», «Победа близка!». Стихи же, как солдатские письма, не блистали изысками, но звали в бой – строфа за строфой, как штыковая атака.

После Победы Голодный, как и полагается конъектурному “классику”, канул в Лету. Его стихи, некогда громкие, как марш «Священная война», теперь пылились в архивах, а слава уступила место новым кумирам. Правда, даже в этой макулатурной горе иногда сверкали алмазы.

Смерть поэта стала финалом, достойным абсурдного романа. 20 января 1949 года его сбил чёрный автомобиль у ресторана Центрального Дома Литераторов. По столице ходили слухи, что за рулём был призрак самого Константина Симонова, но тот, как выяснилось, в тот вечер, писатель мирно пил коньяк в другом конце Москвы. Так Голодный ушёл, оставив после себя вопросы, слухи и тонну макулатуры с рифмами про «счастье трудового народа».

Его могилу на Ваганьковском редко посещают. Разве что ветер, гуляя меж плит, шелестит страницами старых газет: «Голодный – голос эпохи!». Но эпоха, как известно, предпочитает обедать в ЦДЛ, а не слушать стихи.

Последнее стихотворение поэта было написано в 1948году.

Время-пряха тянет нитку

Время-пряха тянет нитку,

И скрипит веретено.