– Тише, тише! Не дави так – бабу за задницу так щипать будешь! – сказал прокуренный голос уже немолодого человека с высохшим телом (это сразу было понятно – по запаху). Но руку его я не отпустил, просто менее интимно обхватил её за кисть и медленно пошёл вдоль стены, куда эта рука меня вела.
Когда мы поднялись по лестнице на второй этаж, я увидел, что в коридор попадает свет от прожекторов. Моим товарищем по несчастью оказался худощавый человек в полосатой майке, с костлявыми руками и растрёпанными волосами. Я отпустил его руку, так как теперь мог его видеть. Он шёл вдоль вытянутого коридора, потом свернул в открытую дверь. Чего мне следовало ожидать? Он даже не обернулся – видимо, не так уж и рад видеть живого человека. Вдруг я зайду, а там десять или двадцать каннибалов возле костра, готовые изжарить меня в масляной бочке?
Когда я увидел его худощавое тело в одной лишь майке, мне показалось, что я не имею право жаловаться на холод. Но он даже не дрожал, а медленно подошёл к окну и встал напротив прожектора, бившего издалека.
– Ты быстро бегаешь – я видел, как за тобой текла чёрная река.
– Это собаки! Куча собак, и все чёрные! – по мне бежали мурашки от одного лишь воспоминания об этом.
– Я кричал тебе, как мог! – он опять кашлянул, прикрыв руками сухие губы.
– Кричал? Странно, я ничего не слышал.
– Да вот с этого самого места, – он показал руками себе под ноги. Они уже успели подняться и встать возле окна на втором этаже. – Тебя кричал, до хрипоты, только вот даже эха своего не слышал. Словно слова изо рта – и в воду.
– Отсюда я бы услышал, но я ничего не слышал.
«И правда, не слышал, – подумал я. – С этим местом действительно что-то не так. Я кидал камень – звук был совсем не тот».
– Видел только, как ты несёшься… Ай!
– Что?
– Нормально, сейчас пройдёт! – сказал худой человек в майке, и теперь при свете прожектора я увидел у него на руке татуировку – парашют и надпись, слившуюся с рукой: «ВДВ». Мужчина схватил себя рукой за подбородок, и его вытянутая челюсть судорожно открылась. – Всё. Челюсть схватило – от холода часто так. Недавно вон трясло – сейчас вроде прошло.
– Тебе холодно? – я посмотрел я на его тело: кожа да кости.
– Да пустяк, привык вроде. И не такое было! – сказал старый мужик с седыми растрёпанными волосами. Казалось, если снять с него майку, то под ней будут одни лишь рёбра. Однако было видно, что он был жилистый, хотя и худой, но сильный или, по крайней мере, волевой. Он был седой, с широкими бровями, вытянутой и широкой челюстью, но всё же выглядел как пропивший всю свою жизнь старик.
– А что было-то? И где мы? Я вот вообще ни с чем не могу связать это место.
– Что было? Веришь или нет, но я не помню, но знаю, что было. А где мы – думал, ты скажешь! Я же не дурак! Похож я на дурака? Может, американцы устроили? – прохрипел он. – Подымить бы папироску, чтоб башка прояснилась! Подожди… Мой внук – я отправил его в магазин.
Сейчас я начал понимать, что чувствую его запах, словно в этом запахе весь он. Я не могу рассказать что-то конкретное из его жизни, но его мироощущение чувствовалось через скользящий звук запаха. Он пах водкой, колбасой и старой залежавшейся одеждой, ещё немного пóтом и табаком. Запах был отчетливый и никуда не пропадал, как все остальные или этот запах газа там, на горе обломков.
Я взглянул вниз – посмотреть, здесь ли собаки? Эти окна выходили в другую сторону, противоположную крыльцу. На мгновение меня окутал страх того, что сейчас эти собаки ищут способ проскользнуть в здание. А вдруг где-то есть открытое окно или запасная дверь? Я же не обошёл всё здание, да и в темноте мало что разглядел. Дрожь прошлась по затылку странным холодком, и мне волей-неволей пришлось оглянуться, чтобы убедится, что никого нет. Свет прожектора убедил меня в этом окончательно.
